34. Когда эти посольства были отпущены, Филипп был извещен своими, что ему дóлжно удалиться из городов и вывести свои гарнизоны. Раздраженный против всех, он излил свой гнев на маронейцах, поручив Ономасту, управлявшему приморской страной, убить вождей противной партии. Некто Кассандр, один из царских приверженцев, долгое уже время живший в Маронее, впустил фракийцев ночью в город – и тогда Ономаст произвел там резню, словно город был взят штурмом. Когда же римские уполномоченные жаловались на такой жестокий поступок с безвинными маронейцами и на оскорбление, нанесенное римскому народу избиением, как врагов, тех граждан, которым сенат опредлелил возвратить свободу, Филипп стал утверждать, что все это вовсе не касается ни его самого, ни его приближенных. Резня произошла вследствие их раздоров, так как одни из граждан хотели склонить город на его сторону, другие – на сторону Евмена; это-де легко узнать, если спросить самих маронейцев; Филипп был уверен, что никто не осмелится сказать слова против него, так как все были поражены ужасом такой недавней резни. Аппий заявил, что нечего расследовать очевидное дело, точно оно подлежит сомнению; если он желает сложить с себя вину, то пусть пошлет в Рим Ономаста и Кассандра, которые, по слухам, совершили это дело, чтобы сенат мог допросить их. Сначала эти слова до такой степени смутили царя, что он побледнел и переменился в лице; потом, собравшись наконец с духом, он ответил, что, если они непременно желают, он готов послать Кассандра, который был в Маронее; но какое отношение имеет это дело до Ономаста, который не был не только в Маронее, но даже и в окрестности? Он больше берег Ономаста как друга, пользовавшегося у него большим почетом, и в то же время гораздо сильнее боялся его доноса, так как и беседовал с ним сам, и пользовался его услугами и его соучастием во многих подобных делах. Полагают, что и Кассандр был отравлен людьми, посланными сопровождать его через Эпир до моря, чтобы он не сделал какого-нибудь доноса.
35. Послы после разговора с Филиппом ушли, ясно показав свое полное неудовольствие, а Филипп нимало не сомневался в необходимости возобновить войну. Но так как силы его были не достаточны для этого, то, с целью затянуть дело, он решил послать в Рим своего младшего сына Деметрия, который должен был и оправдать своего отца, и вместе с тем смягчить гнев сената. Филипп был уверен, что юноша сам по себе произведет известное впечатление, так как, в бытность свою заложником в Риме, он представил доказательства своего царственного образа мыслей. Между тем, под предлогом оказать помощь Визатию, на самом же деле с целью устрашить фракийских царьков, он отправился против них, разбил их в одном сражении, взял в плен вождя их Амадока и вернулся в Македонию, послав подстрекать варваров, живущих у реки Истр, чтобы они вторглись в Италию.
В Пелопоннесе также ожидали прибытия римских уполномоченных, которым было приказано ехать из Македонии в Ахайю; чтобы иметь для них заранее приготовленные решения, претор Ликорт назначил всеобщее собрание. Речь шла о лакедемонянах; говорили, что из врагов они сделались обвинителями и нужно бояться, чтобы они не оказались более опасными, когда побеждены, чем они были, когда вели войну. Ибо во время войны ахейцы имели союзников в лице римлян; теперь те же самые римляне более благосклонны к лакедемонянам, чем к ахейцам; и это с тех пор, как Арей и Алкивиад, два изгнанника, обязанные своим возвращением благодеянию ахейцев, взяли на себя посольство в Рим против людей, сделавших им такое добро, и сказали там такую враждебную речь, что казалось, будто они изгнаны из отечества, а не возвращены в него. Со всех сторон поднялся крик; требовали, чтобы Ликорт вошел с докладом лично о них, и так как действовали больше под влиятем гнева, чем рассудка, то обоих их осудили на смерть. Спустя несколько дней прибыли римские уполномоченные. Собрание для них назначено было в аркадском городе Клиторе.
36. Прежде чем начались переговоры, на ахейцев напал страх; видя среди уполномоченных Арея и Алкивиада, осужденных ими на смерть в последнем собрании, они предчувствовали, как пристрастно будет разбирательство; поэтому никто из них не осмеливался сказать слова. Наконец Аппий объявил, что сенат не одобряет того, на что жаловались лакедемоняне: прежде всего то, что в городе Компасии убили тех, которые были вызваны Филопеменом на суд; затем, зверски поступив с людьми, ахейцы, для довершения своей жестокости, разрушили стены славнейшего города, отменили древнейшие законы и уничтожили государственное устройство Ликурга, пользующееся известностью среди всех народов. Когда Аппий высказал это, Ликорт, будучи претором и сторонником Филопемена, виновника всего сделанного в Лакедемоне, ответил следующим образом: «Для нас, Аппий Клавдий, труднее говорить перед вами, чем недавно в Риме перед сенатом. Тогда ведь нам приходилось отвечать на обвинения лакедемонян, теперь же обвинителями выступили вы сами, перед которыми мы должны держать ответ. Этому невыгодному положению мы подчиняемся в надежде, что ты нас выслушаешь, Аппий, с беспристрастием судьи, позабыв о суровости обвинителя, с которой ты незадолго перед этим говорил. Во всяком случае, хотя ты недавно изложил жалобы, высказанные лакедемонянами и раньше здесь перед Квинтом Цецилием и после в Риме перед сенатом, все же я буду думать, что отвечаю перед тобой не тебе собственно, а лакедемонянам. Вы ставите нам в упрек убийство тех граждан, которых вызвал претор Филопемен, чтобы они оправдались. Но, по моему мнению, это обвинение, римляне, вы не только не должны бы предъявлять к нам, но даже не должны бы дозволять, чтобы оно предъявлялось перед вами. Почему так? Потому, что договор, заключенный с вами, запрещал лакедемонянам касаться приморских городов. В это время они взялись за оружие и, напав ночью, овладели теми городами, которых им не велено было трогать. Если бы тогда был Тит Квинкций, если бы было римское войско в Пелопоннесе, как прежде, то, без сомнения, к их защите прибегли бы угнетенные граждане захваченных городов; но так как вы были далеко, то к кому же другому они могли прибегнуть, как не к нам, вашим союзникам, которых они видели раньше шедшими на помощь городу Гитию и осаждавшими вместе с вами Лакедемон по такому же поводу? Итак, вместо вас мы предприняли справедливую и законную войну. За это все другие восхваляют нас, даже лакедемоняне не могут порицать нас; и сами боги одобрили, даровав нам победу. Каким же образом может составлять предмет разбирательства то, что сделано на основании законов войны? Впрочем, большая часть всего этого вовсе не касается нас. Ответственны мы в том, что вызвали оправдываться тех, которые подстрекали толпу к вооружению, которые захватили и разграбили приморские города и произвели избиение знатнейших граждан. А то, что они были убиты при приходе в лагерь, то за это ответственны вы, Арей и Алкивиад, выступающие, если боги допустят это, теперь обвинителями против нас, а не мы. Лакедемонские изгнанники, а в числе их и эти двое, будучи в то время с нами и считая, что нападение направлено против них, так как они избрали своим местопребыванием приморские города, напали на тех, которые, к их негодованию, содействовали изгнанию их из отечества и которые даже в изгнании не дают им спокойно дожить до старости. Итак, лакедемоняне, а не ахейцы, убили лакедемонян; и нет надобности разбирать, справедливо или несправедливо они убиты.
