3. Беспокойство из-за Филиппа усилил Марций своим заявлением, что хотя Филипп и выполнял желания сената, но при этом было вполне ясно, что он будет выполнять их не дольше, чем то будет необходимо; было очевидно, что он возобновит войну, что все его действия и слова клонятся к тому. Почти всех приморских жителей с их семействами он уже переселил в нынешнюю Эматию, которая некогда называлась Пеонией, а их города населил фракийцами и другими варварами, рассчитывая, что эти племена будут надежнее в случае войны с римлянами. Эти обстоятельства во всей Македонии возбудили сильный ропот: из тех, которые покидали своих пенатов и уходили с женами и детьми, только немногие молча переносили скорбь; ненависть была сильнее страха, и из толпы уходивших граждан слышались проклятия против царя. Филипп, ожесточенный всем этим, стал относиться подозрительно ко всем людям везде и всегда; наконец он начал открыто заявлять, что он не может считать себя в безопасности, пока не схватит и не заключит под стражу и в разное время не погубит одного за другим детей тех, кого он истребил.
4. Жестокость Филиппа, которая была гнусна сама по себе, сделалась еще более гнусной из-за судьбы одной семьи. Много лет тому назад он лишил жизни фессалийского вождя Геродика, а затем погубил и его зятьев. Дочери его, Феоксена и Архо, остались вдовами, имея по малолетнему сыну. Феоксена отказалась снова выйти замуж, хотя многие искали ее руки, Архо же вышла замуж за некоего Порида, самого знатного человека из энианов, имела от него много детей и умерла, оставив всех их малолетними. Тогда Феоксена, желая воспитать детей сестры, вышла замуж за Порида и так же заботилась о своем сыне и сыновьях сестры, как будто бы все они были ее собственными детьми. Узнав о распоряжении царя схватить детей лиц, убитых им, и будучи уверена, что они будут преданы не только на посмеяние царю, но и на произвол стражи, она задумала ужасное дело и осмелилась заявить, что скорее умертвит всех их своими руками, чем отдаст во власть Филиппа. Порид, в ужасе от одного упоминания о таком страшном преступлении, заявил, что он отправит их в Афины к надежным друзьям и что сам будет сопровождать их. Они отправились из Фессалоники в Энею на обычное жертвоприношение, ежегодно совершаемое с большой торжественностью в честь основателя их города Энея. Проведя там день в обычных пиршествах, они ночью в третью стражу, когда все спали, сели на приготовленный Поридом корабль, как будто намереваясь возвратиться в Фессалонику, на самом же деле решив плыть на остров Эвбею; но они напрасно боролись со встречным ветром, и день застал их около берегов материка; царские сторонники, начальствовавшие над портовой стражей, послали вооруженный легкий корабль притащить назад их судно, дав строгое приказание не возвращаться без него. Преследователи были уже близко, а Порид ободрял гребцов и моряков и время от времени поднимал к небу руки, прося богов о помощи. Между тем ожесточенная женщина, обратившись к преступлению, уже давно задуманному ею, приготовила яд и вынула меч;
показывая своим детям кубок с ядом и обнажив меч, она сказала: «Смерть – единственное спасение. Вот два средства умереть; спасайтесь от царской гордости тем способом, какой кому по душе. Давайте, мои юноши, прежде всего старшие, берите меч или пейте яд, если предпочитаете более медленную смерть!» С одной стороны приближались враги, с другой стороны побуждала умереть мать; выбрав тот или другой род смерти, они полуживыми бросились с корабля. Затем и сама мать, обняв мужа, вместе с ним ринулась в море. Царская стража овладела пустым кораблем.
5. Этот ужасный поступок еще более разжег ненависть к Филиппу, так что все проклинали царя и его детей. Этим проклятиям скоро вняли все боги и обратили жестокость царя на его собственное потомство. Так, сын его Персей, видя, что расположение и уважение к брату его Деметрию со дня на день все больше увеличивается среди македонян, а также растет и любовь к нему римлян, и решив, что для него самого остается надежда получить царскую власть только при помощи преступления, в эту сторону и направил все свои помыслы. Но, не считая себя достаточно сильным выполнить даже и то, что он задумал в своем женоподобном уме, он решил в двусмысленных разговорах испытать друзей отца. На первых порах некоторые из них, питая большие надежды на Деметрия, делали вид, что они относятся с презрением к подобным замыслам, но потом, по мере усиления со дня на день ненависти Филиппа к римлянам, которую Персей поддерживал, тогда как Деметрий всеми силами противился ей, перешли на сторону Персея, предвидя гибель неосторожного Деметрия, которую готовил ему коварный брат, и решили содействовать неизбежным обстоятельствам и быть на стороне более сильного. Отложив выполнение плана до удобного времени, они в данный момент решили всеми силами настраивать царя против римлян и побуждать его к воинственным замыслам, к которым он в душе уже и сам был склонен. При этом, чтобы усилить подозрения против Деметрия, они, заранее сговорившись, старались направлять разговор на положение римлян; тут одни подсмеивались над обычаями и учреждениями римскими, другие – над их подвигами, третьи – над самим городом, который еще не был украшен ни общественными, ни частными постройками, четвертые издевались над тем или другим из правителей; а неосторожный юноша, из любви к римлянам и из желания поспорить с братом, все это защищал, возбуждал подозрение в глазах отца и подавал повод к обвинениям. Итак, отец совершенно отстранил его от участия в совещаниях относительно римлян и, всецело оборатившись к Персею, дни и ночи обдумывал это дело. Как раз вернулись из страны бастарнов
[1177] послы, отправленные за вспомогательными войсками, и привели с собою оттуда знатных молодых людей, в том числе некоторых царской крови, из которых один обещал отдать свою сестру в замужество за сына Филиппа; союз с этим народом содействовал подъему духа Филиппа. Тогда Персей сказал: «Какая в этом польза? Чужеземные вспомогательные силы не окажут такой помощи, какую опасность представляет домашняя измена. Мы держим около себя, я не хочу сказать изменника, но, во всяком случае, шпиона; с тех пор как он побывал заложником в Риме, римляне вернули нам его тело, а душою владеют сами. На него обращены взоры почти всех македонян, и они думают, что царем у них будет тот, кого назначат римляне». Эти слова раздражали уже без того расстроенное сердце старика, и наветы западали в его душу более, чем он обнаруживал это.
6. Как раз наступило время смотра войскам; при этом происходила такая церемония: голову и переднюю часть разрезанной пополам собаки клали на правую сторону дороги, а заднюю часть с внутренностями – на левую, и между этими частями жертвенного животного проходили вооруженные войска. Впереди войска несли оружие всех бывших с основания государства македонских царей, затем следовал с детьми сам царь, за ним шла свита и телохранители, шествие замыкало остальное македонское войско. Рядом с царем, по бокам, шли два юных сына – Персей, которому шел уже тридцатый год, и Деметрий – пятью годами моложе; первый – полный сил, второй – цветущий юноша, взрослые потомки счастливого отца, если бы только он был благоразумен. Во время смотра, как требовал обычай, войска по окончании жертвоприношения производили маневры и, разделившись на два отряда, изображали сражение. Предводителями маневрирующих войск были два царских сына; впрочем, это сражение оказалось нешуточным, а бились так, как будто спор шел за обладание царством; много нанесено было ран палками, и только мечей недоставало, чтобы все имело вид настоящей войны. Бесспорная победа осталась на той стороне, где предводительствовал Деметрий. Дальновидные друзья огорченного Персея были рады этому обстоятельству и говорили, что оно именно и послужит поводом к обвинению Деметрия.
