7. В этот день каждый из братьев устроил для сотоварищей по маневрам пир, так как Персей не принял приглашения Деметрия участвовать на обеде. Богатое праздничное угощение и беззаботное веселье молодежи сопровождались обильной выпивкой. Разговаривали о бывшем состязании, шутили над противниками, не исключая даже и самих вождей. Во время пирушки Персей подослал одного из своих товарищей подслушать, что говорилось у Деметрия; но посланный по своей неосторожности попался и порядком был побит товарищами Деметрия, случайно вышедшими из столовой. Ничего не зная о случившемся, Деметрий сказал: «Пойдем пировать к брату и своим задушевным весельем смягчим его гнев, если он еще остается от проигранного состязания!» Все закричали, что они идут, кроме тех, которые боялись немедленного мщения за избиение шпиона. Когда Деметрий стал увлекать с собою и их, то они для защиты, в случае нападения, скрыли под одеждой мечи. Но ничто не может быть тайным в семейной вражде: тот и другой дом были полны шпионами и предателями. К Персею раньше прибежал доносчик и сообщил, что с Деметрием идут четыре юноши, препоясанные мечами. Хотя он и знал причину этого, потому что слышал, что ими был побит его сотрапезник, тем не менее для большого скандала приказал запереть дверь, и сам из окон верхнего этажа дома, обращенных на улицу, закричал, что он не впустит толпу гуляк, как будто они пришли убить его. Деметрий же под влиянием выпитого вина немного пошумел, что не позволяют войти, и вернулся назад продолжать пир, не понимая всего случившегося.
8. На следующий день Персей, как только представилась возможность явиться к отцу, пришел во дворец и в смущении стал поодаль на виду у отца. Когда отец спросил: «Все ли благополучно?» и осведомился о причине его расстроенного вида, тот ответил: «Знай, что я жив по счастливой случайности; брат уже открыто устраивает нам козни: он приходил ночью с вооруженными людьми в мой дом убить меня, и от его ярости спасли меня стены и запертая дверь». Когда эти слова привели царя в трепет и изумление, он прибавил: «Если ты можешь выслушать, я представлю доказательства». Филипп заявил, что он, конечно, выслушает сына, и приказал тотчас призвать Деметрия, пригласил также двух старейших друзей, не принимавших никакого участия в юношеском соперничестве братьев и редко уже посещавших дворец, Лисимаха и Ономаста, чтобы посоветоваться с ними. В ожидании друзей он в большом раздумье ходил один взад и вперед по комнате, между тем как Персей стоял в отдалении. Когда доложили о приходе друзей, он удалился с ними и с двумя телохранителями во внутренние покои дворца и позволил сыновьям ввести с собою каждому по три невооруженных свидетеля. Усевшись здесь, он сказал: «Я, несчастнейший отец, сел судить двух сыновей, одного обвинителя в братоубийстве, другого обвиняемого, и мне предстоит обнаружить среди моих детей позор вымышленного или действительного преступления. Правда, по вашим далеко не братским взглядам и по некоторым речам я уже давно опасался этой надвигающейся грозы; но по временам в моей душе зарождалась надежда, что ваш гнев, может быть, утихнет и подозрения рассеются; ведь и враги, положив оружие, заключают мир, и многие частные лица прекращают свою вражду; я надеялся, что вы когда-нибудь вспомните, что вы братья, вспомните о своих невинных отношениях когда-то в детстве, наконец вспомните мои наставления, к которым, я боюсь, вы остались глухи. Сколько раз при вас я выражал отвращение к примерам братской вражды и указывал на ее ужасные последствия, как она совершенно губила самих враждующих, их детей, семью и государства. С другой стороны, я указывал и противоположные примеры, как, например, единодушие лакедемонских царей, благодетельное в течение многих веков для них самих и для отечества; но то же государство погибло, когда развилось у каждого царя стремление захватить господство; а вот братья Аттал и Евмен, которые, будучи на первых порах так ничтожны, что почти стыдились называться царями, сделали свое государство таким же сильным, как мое, как царство Антиоха и любого из современных царей, более всего именно при помощи братского единодушия. Не умалчивал я и о римских примерах, которые или сам видел, или о которых слышал, каковы: Тит и Луций Квинкции, которые воевали со мною, Публий и Луций Сципионы, победившие Антиоха, отец и дядя их, всегдашнее единодушие которых во время жизни закрепила даже сама смерть. И не могли удержать вас от безрассудной вражды преступные деяния первых и их несчастная судьба, не могли вернуть вам благоразумия здравомыслие и счастье последних. При жизни моей, с постыдной надеждой и алчностью вы оба решили вопрос о моем наследстве; вы желаете, чтобы я жил только до тех пор, пока переживу одного из вас и, умирая, оставлю другого несомненным царем. Вы не можете выносить ни брата, ни отца; для вас нет ничего дорогого, ничего священного. Единственно ненасытное желание царской власти заглушило в вас все остальное. Ну же, оскверняйте своими жалобами отцовский слух, вступите в борьбу, сначала обвиняя друг друга на словах, чтобы вслед за тем взяться за мечи! Заявите открыто все, что можете заявить справедливого или что хотите выдумать. Я готов выслушать вас, а после этого отказываюсь слушать ваши тайные доносы друг на друга». Когда Филипп в страшном гневе окончил эти слова, то у присутствующих навернулись слезы на глазах, и все долго хранили глубокое молчание.
9. После этого Персей сказал: «Конечно, мне следовало ночью отворить дверь, впустить вооруженную пьяную толпу, подставить под меч шею, так как только совершенное преступление есть вера и я, подвергшись козням, выслушиваю то же самое, что разбойник и заговорщик. Недаром они говорят, что у тебя один сын – Деметрий, а меня называют подкидышем, рожденным от наложницы. Если бы ты признавал меня и любил как сына, то ты обратил бы свой гнев не на меня, когда я жалуюсь на открытые мною козни, а на того, кто устроил их. И моя жизнь не была бы так для тебя малоценна, чтобы ты равнодушно относился к опасности, которая миновала меня и которая мне угрожает, если злодеи останутся безнаказанными. Итак, если дóлжно молча умереть, то будем молчать, умоляя богов только о том, чтобы злодеяние, начатое с меня, на мне и окончилось и чтобы после меня оно не обрушилось и на тебя. Но если людям, попавшим в опасность в пустыне, сама природа внушает звать на помощь людей, которых они никогда и не видели, тогда и мне позволительно произнести слово при виде обнаженного против меня меча. Я умоляю тебя тобою и именем отца – для кого из нас двоих оно дороже, ты уже давно знаешь, – выслушай меня так, как будто бы, разбуженный ночными воплями, ты пришел на мои крики о помощи и застал в бурную ночь в преддверии моего дома Деметрия с вооруженными людьми! Теперь, на следующий день, я жалуюсь на то, о чем я кричал бы в то время, в страхе перед опасностью.
Брат, мы уже давно живем с тобой не так, чтобы поочередно пировать друг у друга. Ты непременно хочешь быть царем. Но осуществлению этой твоей надежды мешает мое старшинство, мешает признаваемое всеми народами право, старинный обычай Македонии, мешает и отцовское решение. Все эти препятствия ты можешь преодолеть не иначе, как пролив мою кровь. Ты замышляешь и пробуешь все средства; но совершить братоубийство до сих пор мешала тебе или моя предусмотрительность, или судьба. Вчера на смотре, во время маневров и потешного боя, ты устроил почти кровопролитное сражение, и я спасся от смерти только тем, что признал себя и своих побежденными. После враждебного сражения ты хотел завлечь меня к себе на обед, как бы после братского потешного состязания. Отец! Ужели ты думаешь, что мне пришлось бы обедать среди безоружных товарищей, когда они ко мне на пир явились вооруженными? Ужели ты думаешь, что их мечи ночью не были опасны для меня, когда они в твоих глазах почти убили меня палками?
