К чему ты, Деметрий, ночью идешь с враждебными намерениями ко мне, разгневанному? К чему являешься с вооруженной молодежью? Я не рискнул явиться к тебе на пир; мог ли я принять тебя, когда ты шел с вооруженными людьми? Отец! Если бы дверь была открыта, то ты в эту минуту, когда слышишь мои жалобы, приготовлял бы мои похороны. Я не стараюсь, подобно обвинителю, толковать все в дурную сторону и сомнительные факты подтверждать шаткими доказательствами. Что же? Или будет он говорить, что не приходил с толпою к моим дверям или что с ним не было вооруженных людей? Позови сюда тех, кого я назову. Конечно, они, решившись на такое дело, могут решиться на все, однако они не посмеют отказаться от этого. Если бы я схватил их на пороге моего дома с оружием в руках и привел к тебе, то дело было бы очевидно, а теперь считай тех, которые признались в своей вине, наравне с теми, которые пойманы на месте преступления.
10. Отец! Проклинай теперь жажду царской власти и призывай богинь – мстительниц за братьев. Но чтобы твои проклятия были основательны, разбери и отличи заговорщика от того, против которого направлены козни, и порази виновного! Да обрушится гнев и отеческих богов на того, кто готовился совершить братоубийство, а тот, кому предстояло погибнуть от преступления брата, да найдет прибежище в отцовском сострадании и правосудии! Ибо куда иначе прибегнуть мне, когда для меня не безопасны ни торжественный смотр твоего войска, ни военные маневры, ни дом, ни пир, ни ночь, благодеянием природы назначенная для отдыха смертным. Пойду ли я по приглашению к брату – мне предстоит гибель; впущу ли я его в дом на пир – мне предстоит гибель; я не избегаю засады, ни идя, ни оставаясь дома. Куда мне даваться? Я никого не почитал, кроме богов и тебя, отец! Нет у меня римлян, к которым я мог бы прибегнуть; напротив, они ищут моей гибели за то, что я скорблю о нанесенных тебе обидах и негодую на то, что отняли у тебя столько городов, столько народов, а недавно и приморский берег Фракии. Они не надеются захватить Македонию, пока живы я и ты; если меня погубит брат, а тебя подкосит старость, или если даже и ее не дожидаться, то они уверены, что царь македонский и его царство будут в их руках. Если бы римляне оставили тебе что-нибудь, кроме Македонии, то и я считал бы то место убежищем себе. Но, возразят мне, македоняне могут постоять за меня. Ты видел вчера, как воины напали на меня, чего у них недоставало, кроме мечей; но то, чего у них недоставало днем, участники пира брата захватили с собою ночью. Что мне говорить о большинстве знати, которая надеется получить все почести и богатство от римлян и от того, кто имеет большой вес у римлян?! Клянусь, они предпочитают его не только мне, старшему брату, но почти уже и тебе, царю и отцу! Ведь по милости его сенат простил тебя, он охраняет тебя от римского оружия, он считает справедливым, чтобы твоя старость была обязана и подчинена ему – юноше. За него римляне, за него все города, освобожденные из-под твоей власти, за него жители Македонии, которым нравится мир с римлянами; у меня же, отец, где есть какая-нибудь надежда или защита кроме тебя?
11. Что же означает, по твоему мнению, только что полученное письмо от Тита Квинкция, где он хвалит тебя за то, что ты послал Деметрия в Рим, и советует опять отпустить его с большим числом послов из знатных македонян? Тит Квинкций – теперь советник и руководитель брата во всем. Деметрий, отрекшись от тебя, как отца, поставил его на твое место; у него составляются предварительно все тайные замыслы, ему нужны помощники для его планов, если он приказывает тебе послать с братом большее количество знатных македонян. Те, которые отправляются отсюда в Рим людьми честными, неиспорченными и считающими, что у них царь Филипп, оттуда возвращаются совершенно обольщенными римскими приманками. Деметрий один для них составляет все; его, еще при жизни отца, уже называют царем. Если я, отец, возмущаюсь этим, то мне тотчас приходится слышать обвинения в домогательстве царской власти не только от других, но и от тебя. Но я не признаю, что это обвинение касается меня, если вопрос остается открытым. Кого, в самом деле, я устраняю, чтобы самому стать на его место? Впереди меня стоит один отец, и я молю богов о его долголетии! Пережив отца, если он этого пожелает ввиду моих заслуг и если передаст мне царский престол, я буду наследником его. Напротив, царской власти домогается, и притом преступным образом тот, кто стремится нарушить право старшинства, закон природы, македонские обычаи, признаваемое всеми народами право. Он думает: “На пути стоит старший брат, которому по праву и по воле отца принадлежит царская власть; смерть ему! Не я первый добьюсь царской власти через братоубийство; а престарелый одинокий отец, лишившись сына, скорее будет бояться за себя, чем мстить за убийство сына. Римляне будут рады, одобрят и защитят совершенное злодеяние”. Эти надежды, отец, не положительны, но и не безосновательны. Дело такое: ты можешь отвратить от меня опасность, грозящую моей жизни, наказав тех, кто взял оружие, чтобы убить меня; если же их преступные намерения осуществятся, то ты не в силах будешь отомстить за мою смерть».
12. Когда Персей окончил свою речь, все присутствующее обратили взоры на Деметрия, ожидая, что он сейчас же будет отвечать; но наступило продолжительное молчание, так как все видели, что он от слез не может говорить. Наконец, когда заставили его говорить, он по необходимости подавил горе и начал такую речь: «Отец! Обвинитель ранее воспользовался всеми средствами, которые до сих пор принадлежали обвиняемым. Он своими притворными слезами, желая погубить другого, заставил тебя подозрительно относиться к моим искренним слезам. Между тем как со дня моего возвращения из Рима он сам строит козни, проводя дни и ночи со своими приятелями в тайных беседах, он выставил меня перед тобою не только заговорщиком, но явным разбойником и убийцей. Он пугает тебя своим опасным положением, чтобы при твоем содействии ускорить гибель невинного брата. Он утверждает, что у него нигде нет убежища, с целью отнять у меня всякую надежду даже на тебя. Опутав меня кознями, одинокого и беспомощного, он усиливает обвинения, вызывая вражду к расположению чужеземцев, которое скорее вредит, чем приносит пользу. Прежде всего он поступил как настоящий обвинитель, припутав преступление прошлой ночи к порицанию остальной моей жизни, чтобы, указывая на характер моих действий, сделать подозрительным это происшествие, настоящую обстановку которого ты сейчас узнаешь, а вместе с тем построить на этом выдуманном ночном происшествии лишенное основания обвинение в моих преступных надеждах, желаниях и целях. Вместе с тем он постарался представить это обвинение неожиданным и вовсе неподготовленным, так как-де оно вызвано испугом и непредвиденной тревогой прошлой ночи. Между тем, Персей, если я был изменником отцу и отечеству, если я что-либо враждебное замышлял с римлянами или с другими врагами отца моего, то следовало не дожидаться басни, выдуманной в эту ночь, а раньше обвинить меня в измене. Если же, отдельно взятое, то обвинение оказывалось несостоятельным и могло обнаружить скорее твою ненависть ко мне, чем мое преступление, то и сегодня следовало тебе или обойти его молчанием, или отложить до другого случая, чтобы сам по себе обсуждался вопрос: я ли против тебя или ты против меня замышлял козни, питая небывалую и беспримерную ненависть. Все-таки я, насколько буду в силах при этом неожиданном душевном потрясении, отделю то, что ты смешал, и выведу наружу, кто в прошлую ночь строил козни – ты или я.
