19. В этом году в Риме были видимы многие ужасные знамения; о том же были получены известия и из других мест: на площади Вулкана и Согласия шел кровавый дождь; понтифики сообщили, что копья приходили в движение, и в городе Ланувии проливала слезы статуя Юноны Спасительницы. В деревнях, на рыночных местах и сборных пунктах и в самом Риме была такая страшная моровая язва, что не хватало принадлежностей для похорон. Встревоженные этими предзнаменованиями и бедствиями, сенаторы решили, чтобы консулы приносили в жертву крупных животных тем богам, каким найдут нужным, и чтобы децемвиры обратились к Сивиллиным книгам. По постановлению последних назначено было однодневное молебствие у всех лож богов в Риме. По их же совету сенат постановил, и консулы издали приказ устроить трехдневное молебствие и праздник по всей Италии. Моровая язва свирепствовала с такой силой, что, когда вследствие отложения корсиканцев и открытия военных действий илионцами в Сардинии решено было набрать 8000 пехоты и 300 всадников из союзников латинского племени, чтобы отправить их в Сардинию под начальством претора Марка Пинария, то консулы заявили, что умерло очень много народу и везде очень много больных, а потому невозможно набрать такого количества воинов. Претор получил приказ недостающее число воинов взять у проконсула Гнея Бебия, зимовавшего в Пизе, и переправить их оттуда в Сардинию.
Претору Луцию Дуронию, на долю которого выпала провинция Апулия, было поручено еще следствие о вакханалиях. Некоторые остатки от прежних ужасов обнаружились еще в прошлом году, но при преторе Луции Пупии следствие только было начато, а не доведено до конца; поэтому отцы приказали новому претору пресечь это зло, чтобы оно опять не получило более широкого распространения. Консулы с утверждения сената вошли к народу с законопроектом о соискании должностей.
20. Затем в сенат были введены посольства – сперва царей Евмена и Ариарата Каппадокийского, а также Фарнака Понтийского. Им ответили только, что для разбора и решения их пререканий сенат пошлет уполномоченных. Затем были введены послы от лакедемонских изгнанников и от ахейцев; изгнанникам внушили надежду, что сенат письменно предложит ахейцам вернуть их на родину; ахейцы дали объяснения по поводу возвращения Мессены и умиротворения ее; отцы согласились с их распоряжениями. Явились два посла и от Филиппа, царя македонского, Филокл и Апеллес, не имея никаких просьб к сенату, а скорее с целью шпионить и разведать относительно тех разговоров о царской власти, которые, как обвинял Персей, Деметрий вел с римлянами, а особенно с Титом Квинкцием, против своего брата. Филипп прислал этих людей как беспристрастных, не расположенных особенно ни в ту ни в другую сторону; но и они оказались приспешниками и соучастниками в коварных замыслах Персея против брата.
Деметрий, не зная ни о чем, кроме как о злобе брата, недавно обнаружившейся, сперва не особенно, но все же несколько надеялся на возможность примирить с собой отца; но потом со дня на день он стал все меньше доверять расположению отца, когда заметил, что он слушает наговоры брата. Итак, обдумывая свои слова и поступки, чтобы не усилить ничьих подозрений, он более всего стал воздерживаться от всякого упоминания о римлянах и от соприкосновений с ними, так что не хотел даже, чтобы ему писали, так как чувствовал, что эти обвинения особенно ожесточают отцовское сердце.
21. Не желая, с одной стороны, чтобы воины испортились от бездеятельности, а с другой стороны, с целью отклонить подозрение, что он делает какие-нибудь приготовления к войне с римлянами, Филипп назначил войску собраться в Стобах, городе Пеонии, и пошел с ним на медов. Ему очень хотелось подняться на вершину горы Гем
[1178], так как он верил народной молве, что оттуда можно видеть и Понт, и Адриатическое море, и Истр, и Альпы; видеть все это он считал весьма важным для предстоящего обсуждения плана войны с римлянами. Расспросив людей, знакомых с местностью, о подъеме на Гем, он услышал общее мнение о том, что для войска вовсе нет там пути, что только с немногими легковооруженными можно пробраться по весьма трудному проходу. Тогда царь, желая успокоить доверчивым разговором младшего сына, которого он решил не брать с собою, сначала спросил его, следует ли, ввиду такой трудности пути, настаивать или отказаться от задуманного предприятия. При этом он сказал, что если он и не откажется от похода, то в таком случае он не может забыть об Антигоне
[1179], который, будучи со всем семейством застигнут на корабле страшной бурей, говорят, завещал детям помнить самим и передать потомству, чтобы никто не решался в рискованном предприятии одновременно подвергаться опасности со всем семейством. Итак, помня его наставление, он не намерен подвергать разом двух сыновей случайности опасного пути и, так как ведет с собою старшего сына, то младшего отправит обратно в Македонию, как опору и охрану государства. Деметрий понимал, что его удаляют, избегая его присутствия на совещании, когда, обозревая местность, царь будет решать, каким путем ближе всего пройти к Адриатическому морю и к Италии и каким способом вести войну. Тем не менее не только дóлжно было повиноваться отцу, но даже согласиться с ним, чтобы не навлечь подозрения, что он повинуется неохотно.
Чтобы путь в Македонию для Деметрия был безопасен, то одному из царских преторов, Дидасу, начальнику Пеонии, было приказано сопровождать его с небольшим отрядом; последний, как и большинство друзей Филиппа, был в числе соумышленников плана Персея – погубить брата, с тех пор как ни для кого не было сомнительно, к кому царь питал расположение и кто будет наследником престола. В настоящее время Персей поручил ему, всячески угождая Деметрию, вкрасться в доверие к нему, чтобы быть в состоянии выведать все его тайны и узнать скрытые в душе чувства. Итак, Деметрий удалился с отрядом, под охраной которого он подвергался большей опасности, чем если бы был один.
22. Пройдя сперва через страну медов, а потом через пустыни, лежащие между нею и Гемом, Филипп наконец, после семи переходов, достиг подошвы горы. Сделав здесь однодневную остановку для выбора спутников, на третий день он отправился в путь. Вначале путь по холмам, лежащим при подошве горы, не представлял большой трудности, но, по мере подъема вверх, они все более и более встречали заросшие лесом, непроходимые места; потом македоняне углубились в такую чащу, что от густоты деревьев и переплетавшихся друг с другом древесных ветвей едва можно было видеть небо. По мере же приближения к горным вершинам они попали в такой туман, явление редкое в высокой местности, что шли почти как ночью. Наконец на третий день они достигли вершины. Спустившись оттуда, они вполне подтвердили народную молву, скорее, как я думаю, с тем, чтобы напрасное путешествие не дало повода к насмешкам, чем потому, чтобы действительно можно было с одного места видеть в разных сторонах моря, горы и реки. Все измучились от трудного путешествия, а больше всех сам царь, который был уже в преклонных летах. Он поставил там два жертвенника Юпитеру и Солнцу и, совершив жертвоприношение, в два дня спустился с возвышенности, куда поднимался в течение трех дней; больше всего он боялся холодных ночей, которые, несмотря на восхождение Сириуса
[1180], были похожи на зимние.
