27. Не видя ниоткуда помощи и думая, что гонцы перехвачены, Эмилий решил не откладывать далее дела и самому испытать счастье, прежде чем явятся враги, которые уже вели осаду более вяло и не с такой энергией; он выстроил войско около четырех ворот, чтобы по данному знаку сделать вылазку разом со всех сторон. К четырем чрезвычайным когортам он прибавил еще две и приказал им под начальством легата Марка Валерия сделать вылазку из преторских ворот. У правых ворот он выстроил гастатов первого легиона, принципов же того же легиона поместил в резерве. Команда над ними была поручена военным трибунам Марку Сервилию и Луцию Сульпицию. Против левых ворот был выстроен третий легион; перемена в расположении частей этого легиона была сделана только в том, что принципы были поставлены впереди, а гастаты помещены в резерве. Командовали этими легионами военные трибуны Секст Юлий Цезарь и Луций Аврелий Котта. Легат Квинт Фульвий Флакк был поставлен с воинами правого фланга около квесторских ворот; двум когортам и триариям двух легионов было приказано остаться для обороны лагеря. Сам главнокомандующий обошел все ворота, обращаясь с речью к воинам и всячески стараясь разжечь гнев их. Он то обвинял врагов в коварстве, так как они, получив перемирие в ответ на просьбу о мире, тут же вопреки международному праву явились осаждать лагерь; то корил страшным позором, что римское войско осаждают лигурийцы, которые заслуживают названия скорее разбойников, чем настоящих врагов. Он говорил: «Если вы выйдете отсюда благодаря посторонней помощи, а не вашей личной доблести, то как вы сможете смотреть в глаза не только тем воинам, которые победили Ганнибала, Филиппа и Антиоха, величайших царей и полководцев нашего века, но и тем, которые, преследуя по непроходимым горам, столько раз били этих самых лигурийцев, бежавших подобно скоту. Враги-лигурийцы, которые прятались и скрывались от нас и которых мы до сих пор едва находили, разыскивая их по лесным трущобам, теперь сами подступают к римскому валу, сами осаждают и нападают, а это не осмелились бы сделать ни испанцы, ни галлы, ни македоняне, ни карфагеняне!» В ответ на это воины дружно закричали, что они нисколько не виноваты, если никто не давал им сигнала к вылазке; стоит только дать сигнал, и он увидит, что римляне и лигурийцы остались теми же, какими были прежде.
28. За горами было два лагеря лигурийцев: оттуда в первое время с восходом солнца все они одновременно выступали в стройном порядке; затем они стали браться за оружие, только наевшись и напившись вина; выходили они врассыпную, не в порядке, так как были почти уверены, что враги не выйдут за вал. И вот когда они шли в таком беспорядке, римляне бросились разом из всех ворот при дружном крике всех бывших в лагере, даже погонщиков и маркитантов. Это было для лигурийцев такой неожиданностью, что они пришли в смятение, точно попали в засаду. На короткое время дело несколько было похоже на битву, а потом началось беспорядочное бегство и повсеместное избиение бежавших. Когда всадники получили приказание сесть на лошадей и не позволять никому бежать, все враги в беспорядочном бегстве загнаны были в лагерь, а потом потеряли и сам лагерь. В этот день было убито более 15 000 лигурийцев и 2500 взято в плен. Через три дня все племя лигурийцев-ингавнов, дав заложников, покорилось. Были разысканы и заключены под стражу все кормчие и моряки, служившие на кораблях грабителей; дуумвир Гай Матиен у лигурийских берегов взял в плен 32 таких корабля. Луций Аврелий Котта и Гай Сульпиций Галл были отправлены в Рим с известием и с письменным донесением об этом сенату, а вместе с просьбой, чтобы Луцию Эмилию было позволено удалиться из покоренной провинции, вывести оттуда воинов и распустить их по домам. Сенат позволил сделать то и другое, а также назначил трехдневное благодарственное молебствие у всех лож богов. Претору Петилию было приказано распустить городские легионы, а претору Фабию – прекратить набор союзников латинского племени; вместе с тем поручено было городскому претору письменно сообщить консулам, что сенат считает справедливым как можно скорее распустить воинов, наскоро набранных по случаю возмущения.
29. В этот год [181 г.] в Этрусскую область, некогда взятую у тарквинийцев, выведена была колония Грависки; поселенцам было дано по пять югеров земли. Вывели эту колонию триумвиры Гай Кальпурний Пизон, Публий Клавдий Пульхр и Гай Теренций Истра. Год был отмечен засухой и неурожаем; рассказывают, что в течение шести месяцев вовсе не было дождя.
В этом же году на поле писца Луция Петилия у подошвы Яникула пахарями было найдено две каменные гробницы, около восьми футов в длину и четырех футов в ширину каждая; крышки их были припаяны свинцом. На той и другой гробнице были надписи на латинском и греческом языках, гласившие, что в одной был погребен римский царь Нума Помпилий, сын Помпона, а в другой помещены книги Нумы Помпилия. Когда по совету друзей хозяин открыл эти гробницы, то та, в которой, как гласила надпись, должен был быть погребен царь, оказалась пустой, не было никаких следов человеческих останков или чего-нибудь другого: всесокрушающее время уничтожило все. В другой гробнице найдены были две обернутые навощенными нитками связки, по семь книг в каждой, не только не поврежденными, но даже совершенно новыми. Семь книг, написанных по-латыни, заключали в себе право понтификов, другие семь, написанные по-гречески, составляли сборник мудрых наставлений
[1181], какие могли быть в то время. Валерий Антиат, подкрепляя правдоподобную выдумку народного мнения, будто бы Нума был слушателем Пифагора, прибавляет, что это книги пифагорейские. Книги эти прежде всего были прочитаны друзьями, присутствовавшими при открытии; затем, когда их прочитали многие другие, то молва о них распространилась, и городской претор Квинт Петилий, желая прочитать их, взял эти книги у Луция Петилия; Квинт и Луций Петилии были в дружеских отношениях между собою, потому что Квинт Петилий, будучи квестором, определил его писцом в декурию
[1182]. Познакомившись с сущностью содержания книг и заметив, что весьма многое в них служит к ниспровержению религиозных верований, он заявил Луцию Петилию, что бросит эти книги в огонь; что, прежде чем сделать это, он позволяет ему попытаться вытребовать обратно эти книги по суду, если он считает себя в праве на то или имеет в виду какое-нибудь средство для этого; и что он не лишит Квинта своего доброго расположения. Писец обратился к народным трибунам, а они передали это дело в сенат. Претор изъявлял готовность дать клятву, что эти книги не дóлжно читать и хранить. Сенат счел справедливым удовольствоваться обещанием претора дать клятву как можно скорее сжечь эти книги на Комиции и уплатить владельцу их сумму, в какую оценят их претор Квинт Петилий и большинство народных трибунов; но писец отказался от вознаграждения. Книги на глазах народа были сожжены на Комиции, на костре, приготовленном служителями при жертвоприношениях.
