22. В июньские ноны возвратились из Африки послы, которые, посетив сперва царя Масиниссу, отправились в Карфаген. Впрочем, более точные сведения о событиях в Карфагене они получили от царя, чем от самих карфагенян. За достоверное они утверждали, что в Карфаген от царя Персея приехали послы, которые ночью в храме Эскулапа
[1204] были приняты сенатом. Царь утверждал, что из Карфагена были тоже отправлены послы в Македонию, и карфагеняне сами этого настойчиво не отрицали. Тогда сенат постановил отправить послов также и в Македонию. Послали троих: Гая Лелия, Марка Валерия Мессалу и Секста Дигития.
В это время Персей выступил с войском в поход против некоторых долопских племен и подчинил своей власти весь народ, потому что долопы не хотели ему повиноваться и желали поручить решение некоторых спорных вопросов не царю, а римлянам. Затем он, тревожимый некоторыми религиозными сомнениями, перешел через Этейский хребет и отправился в Дельфы, с целью спросить совета оракула. Своим неожиданным появлением в центре Греции он не только нагнал великий страх на жителей соседних городов, но даже в Азию к царю Евмену были отправлены послы, распространявшие повсюду тревогу. Пробыв не более трех дней в Дельфах, он возвратился в свое царство через Фтиотийскую Ахайю и Фессалию, не причинив вреда и обиды никому, через чьи области он шел. Он не только довольствовался тем, что привлекал на свою сторону граждан тех государств, через которые должен был проходить, но рассылал и послов, и письма, прося не помнить больше той вражды, которую питали к его отцу: она-де была не настолько сильна, чтобы не могла и не должна была кончиться вместе со смертью Филиппа; теперь нет никаких препятствий стать в прочные дружеские отношения с ним. В особенности он старался найти средства к примирению с Ахейским союзом.
23. Во всей Греции один только этот народ и Афинское государство дошли в своем гневе до того, что запретили македонянам вступать в свои пределы. Вследствие этого Македония стала убежищем для рабов, бежавших из Ахайи: запретив македонянам вступать в свою область, ахейцы сами не смели переступить границы их царства. Когда Персей это заметил, он велел схватить всех рабов и послал ахейцам письмо, в котором обещал возвратить беглецов. Впрочем, и они со своей стороны должны принять меры, чтобы в будущем не могли происходить подобные побеги рабов. Письмо это было прочитано в народном собрании претором Ксенархом, который искал средства приобрести лично себе расположение царя. Многие, и в особенности те, которые, вопреки ожиданию, видели возможность получить назад потерянных рабов, высказались в том смысле, что письмо составлено в умеренном и дружелюбном духе. Тогда Калликрат, один из тех, которые усматривали спасение своего народа в ненарушимом соблюдении союза с римским народом, выступил с такой речью:
«Ахейцы! Некоторые думают, что дело идет о ничтожном или не особенно серьезном обстоятельстве, а я того мнения, что не только решается, но уже некоторым образом решено дело первостепенного значения и важности. Ведь мы запретили царям македонским и самим македонянам переступать наши границы и знаем, что это постановление остается в силе, разумеется, с той целью, чтобы не допускать к себе послов и вестников царей, которые могут волновать умы некоторых из нас. А между тем мы слушаем в нашем собрании в каком-то смысле речь отсутствующего царя и, если богам угодно, готовы одобрить ее. Дикие звери в большинстве случаев не трогают и избегают брошенной для приманки пищи, а мы в ослеплении хватаемся за призрак маловажной услуги и, надеясь получить обратно ничего не стоящих рабов, дозволяем подкапываться под нашу собственную свободу и покушаться на нее. Кто же не видит, что ищут средства к сближению с царем, чем нарушается наш союз с римлянами, на котором основывается все наше благополучие? Разве, пожалуй, кто-нибудь сомневается в том, что римлянам предстоит война с Персеем и что то, чего ожидали при жизни Филиппа и чему помешала его смерть, случится теперь, после его смерти? Филипп имел, как вы знаете, двух сыновей, Деметрия и Персея. Деметрий пользовался большею популярностью у македонян благодаря славному роду своей матери, храбрости и душевным качествам. Но так как Филипп назначил царский престол наградой за ненависть к римлянам, то он убил Деметрия не за какую-либо иную вину, а только за то, что он заключил дружбу с римлянами; Персея же, который, как он знал, чуть ли не скорее будет наследником войны с римлянами, нежели престола, он сделал царем. Чем же иным был занят последний после смерти отца, как не приготовлениями к войне? Прежде всего он пустил бастарнов на Дарданию, чтобы напугать всех; если бы они удержались в этой местности, то для Греции это были бы еще худшие соседи, чем галлы для Азии. Обманувшись в этой надежде, он тем не менее не оставил своих воинственных замыслов; напротив, если мы хотим говорить правду, он уже начал войну. Долопию он покорил и не стал слушать долопов, когда они хотели обратиться за решением спорных вопросов к римскому народу. Затем он перешел через Эту и, чтобы неожиданно явиться в центре Греции, отправился в Дельфы. Что, по вашему мнению, значит такой необычный переход? Потом он прошел через Фессалию и так как он никому из тех, кого ненавидел, не причинил вреда, то я тем больше боюсь его коварства. Оттуда он прислал нам письмо, как подарок, и велит подумать о том, как бы нам в будущем не нуждаться в таком подарке, другими словами, о том, чтобы отменить постановление, в силу которого македоняне не допускаются в Пелопоннес. И что же? Снова царские послы, дружба с влиятельными у нас лицами, а вскоре мы видим македонское войско и его самого переправляющимся из Дельф в Пелопоннес (пролив ведь узок) и присоединяемся к македонянам, раз они вооружаются против римлян. Я того мнения, что не следует делать никаких новых постановлений, а все оставить по-старому, пока не обнаружится со всей очевидностью, напрасны ли наши теперешние опасения или основательны. Если мир между македонянами и римлянами останется ненарушенным, то пусть и у нас будут с ним дружественные сношения, а думать об этом теперь мне кажется опасным и несвоевременным».
24. После Калликрата Архонт, брат претора Ксенарха, держал такую речь: «Мне и всем, кто иного мнения, чем Калликрат, он сделал возражения затруднительными: защищая союз с римлянами и утверждая, что покушаются и подкапываются под этот союз, тогда как в действительности никто не покушается и не подкапывается под него, он сделал то, что всякий, кто не согласен с ним, кажется выступающим против римлян. Прежде всего он знает и сообщает все то, что делалось секретно, как будто он не был здесь среди нас, но прибыл из курии римского народа или присутствовал при тайных совещаниях царей. Он предвещает даже то, что случилось бы, если бы Филипп остался в живых, почему именно Персей стал наследником престола, что замышляют македоняне, что думают римляне. А мы, которые не знаем, ни по какой причине, ни каким образом погиб Деметрий, ни что сделал бы Филипп, если бы остался в живых, мы должны, принимая решения, считаться с тем, что в действительности совершается. А мы знаем, что Персея, по вступлении его на престол, римский народ назвал царем, что к нему приходили римские послы и были дружелюбно им приняты. Я думаю, что все это признаки мира, а не войны, и что римляне не могут обижаться, если мы теперь, во время мира, последуем их примеру, подобно тому как следовали им во время войны. Я не вижу основания, почему одним только нам следует вести непримиримую войну с македонянами. Или потому, что нам всего удобнее делать это вследствие соседства с Македонией? Или мы слабее всех, как недавно покоренные им долопы? Напротив, мы в полной безопасности по милости богов и благодаря нашим силам и вследствие отдаленности нашей страны. Но допустим, что мы так же беспомощны, как фессалийцы и этолийцы. Неужели мы, всегдашние друзья и союзники римлян, не пользуемся у них большим доверием и значением, нежели этолийцы, которые недавно были их врагами? Пусть будут между нами и македонянами те же отношения, какие существуют между ними и этолийцами, фессалийцами, эпирцами и вообще всеми народами Греции. Почему это проклятое, так сказать, лишение общечеловеческого права существует только для нас одних? Филипп, положим, предпринял кое-что такое, что заставило нас сделать эти постановления, когда он с оружием в руках вел войну; а новый царь Персей, неповинный ни в какой обиде, старающийся своими услугами загладить отцовскую вражду, чем он заслужил то, что мы одни из всех должны быть его врагами? Впрочем, я мог бы сказать и то, что благодеяния прежних македонских царей к нам были так велики, что обиды одного Филиппа, если таковые в действительности были, мы обязаны предать забвению в особенности после его смерти. Вы помните, что в то время, когда римский флот стоял в Кенхреях
[1205], а консул с войском находился в Элатии, наши совещания о том, присоединиться ли нам к римлянам или к македонянам, длились три дня. Допустим, что страх перед близостью римлян не оказал на наши мнения ни малейшего влияния; было же, во всяком случае, что-нибудь, что сделало наши совещания такими продолжительными. Это была старинная связь с македонянами и прежние великие услуги царей, оказанные нам. Пусть и теперь эти воспоминания имеют на нас такое влияние, чтобы мы были не закадычными друзьями, но и не заклятыми врагами македонян. Не будем, Калликрат, притворяться, будто речь идет о том, о чем никто не говорит. Никто не предлагает новый союз или новый договор, которым мы легкомысленно связали бы себя; пусть будут между нами такие отношения, в силу которых каждому из нас можно будет удовлетворять законные требования другого и требовать удовлетворения; не будем запрещением вступать в нашу страну лишать наших граждан доступа в Македонское царство и давать возможность для побега нашим рабам. Разве это противно договорам с римлянами? С какой стати мы делаем дело, малое и ясное, великим и подозрительным? С какой стати мы напрасно поднимаем тревогу? С какой стати мы возбуждаем подозрения и ненависть против других, чтобы иметь самим возможность выслужиться перед римлянами? Если будет война, тогда – даже Персей не сомневается в том – мы будем на стороне римлян. Во время же мира пусть наши враждебные отношения если не окончатся, то хоть на время прекратятся».
