Все государства греческие и азиатские одинаково озабочены были тем, о чем вели переговоры послы Персея и Евмена, и поэтому многие из них, ввиду приезда Евмена, который, по их мнению, мог вызвать некоторое движение, отправляли под различными предлогами своих послов. Так прибыли и родосцы с Сатиром во главе
[1209]. Ни мало не сомневаясь в том, что Евмен, взводя обвинения на Персея, впутал и его государство, Сатир через своих покровителей и друзей всячески старался найти удобный случай вступить в объяснение с царем лично в сенате. Это ему не удалось, и тогда он в самых резких выражениях стал обвинять царя в том, что он будто бы побудил ликийцев к войне с родосцами и что его правление еще тягостнее для народов Азии, чем было правление Антиоха. Речь, сказанная им в курии, была вполне по душе народам Азии – так сильна была уже в них привязанность к Персею, – но неприятна сенату и невыгодна для самого Сатира и его родины. Что же касается Евмена, то заговоры врагов, направленные против него, снискали ему лишь расположение римлян. Таким образом, его окружили всевозможными почестями и поднесли самые богатые дары вместе с курульным креслом и жезлом из слоновой кости.
15. Посольства были отпущены. Гарпал вернулся как можно скорее в Македонию и сообщил царю, что римляне, хотя не начали еще приготовлений к войне, но уже настолько враждебно настроены против македонян, что, очевидно, не станут медлить. Персей, по мнению которого это так и должно было случиться, сам желал войны, полагая, что он теперь достиг высшей степени своего могущества. Больше всего он был зол на Евмена и, начиная войну, хотел, чтобы первой жертвой ее был именно он. С целью убить царя, он тайно послал критянина Евандра, вождя вспомогательных войск, и трех македонян, привыкших исполнять подобные поручения, и дал им письмо к знакомой ему Праксо, женщине, известной в Дельфах своим влиянием и богатством. Было достоверно известно, что Евмен придет в Дельфы для совершения жертвоприношений в храме Аполлона. Убийцы вместе с Евандром прибыли раньше и, бродя повсюду, старались найти лишь удобное место для исполнения своего замысла. По дороге от Кирры к храму, не доходя до места, занятого постройками, была изгородь; налево, недалеко от нее, шла тропинка, по которой можно было идти лишь по одному; с правой стороны этой тропинки земля обвалилась на довольно значительную глубину и образовался большой обрыв. Устроив ступеньки, убийцы спрятались за этой оградой, так чтобы из-за нее, как из-за стены, могли бросать дротики в проходящего мимо. С берега моря Евмен шел сначала окруженный многочисленной толпой друзей и телохранителей, затем, по мере сужения тропинки, окружавшая его свита начала постепенно редеть. Наконец, когда дошли до того места, где приходилось идти по одному, первым пошел глава Этолийского союза Панталеон, с которым Евмен вел беседу. В это-то время подстерегавшие их македоняне вскочили и сбросили два огромных камня, из которых первый попал в голову, а второй в плечо царя; оглушенный ударом, он упал с отлогой тропинки и скатился вниз по склону обрыва, так что град камней свалился уже на него. Друзья и телохранители, видя, что царь упал, разбежались; один лишь Панталеон бесстрашно остался защищать его.
16. Имея полную возможность, обогнув немного ограду, сойти вниз и покончить с раненым, убийцы, однако, бросились бежать на гору Парнас, как будто все уже сделали. Бежали они с такой поспешностью, что по дороге убили одного из своих товарищей, который с трудом следовал по крутым и непроходимым тропинкам и таким образом замедлял бегство: они боялись, как бы он не был пойман и не послужил уликой для остальных. Между тем к неподвижно лежащему царю сбежались сперва друзья, потом телохранители и рабы и подняли его. Оглушенный ударом, он был без чувств; по теплоте и по дыханию в груди заметили, что он еще жив, но на то, что он останется в живых, была весьма слабая надежда или почти не было никакой надежды. Некоторые из телохранителей бросились в погоню за убийцами, добежали до самой горы Парнас и, понапрасну утомившись, без успеха вернулись назад. Как необдуманно, так и смело взялись македоняне за выполнение этого гнусного замысла, но так же безрассудно и малодушно бросили его в самом начале. На следующий день, когда царь пришел уже в себя, друзья отнесли его на корабль и перевезли отсюда в Коринф, а из Коринфа, перетащив корабли через Истмийский перешеек, переправили на остров Эгину. Здесь он лечился тайно, к нему никого не пускали, так что в Азии разнесся слух о его смерти, и Аттал поверил этому слуху скорее, чем следовало бы любящему брату: он стал обращаться с женой брата и с начальником крепости как несомненный наследник престола. Все это потом стало известно Евмену и, хотя он твердо решил не говорить об этом ни слова и оставлять все без внимания, однако при первом же свидании не выдержал и упрекнул брата в том, что он слишком уж поторопился искать руки его супруги. Слух о смерти Евмена дошел и до Рима.
17. Примерно в то же время из Греции вернулся Гай Валерий, ездивший туда в качестве посла, с целью ознакомиться с положением дел в этой стране и собрать сведения насчет планов Персея. Все рассказы его вполне совпадали с теми обвинениями, которые предъявлял Евмен. Вместе с тем Валерий привел с собой из Дельф Праксо, в доме которой находили себе приют разбойники, и брундизийца Луция Раммия, от которого узнали следующее. Раммий, знатный гражданин Брундизия, принимал у себя в доме всех римских вождей и послов, а равно именитых послов также и иноземных народов, особенно царей, и поэтому был заочно известен Персею. Получив письмо, в котором царь подавал ему надежду на тесную дружбу и соединенное с нею блестящее положение, он отправился в Македонию, скоро стал считаться близким человеком к царю и чаще, чем сам того желал, был приглашаем на тайные совещания. Зная, что у Раммия обыкновенно останавливались вожди и послы римские, царь стал настойчиво просить его отравить тех из них, которых он ему назовет, и обещал щедро наградить его за это. Он-де знает, что приготовление яда сопряжено с большими трудностями и опасностями, о приготовлении обыкновенно знают многие, успех, кроме того, не всегда обеспечен, так как неизвестно, дано ли действительно верное средство для достижения цели и достаточно ли безопасное, чтобы его скрыть; но он, Персей, даст такой яд, который никак нельзя заметить ни тогда, когда его дают, ни тогда, когда его выпьют. Боясь, в случае отказа, испытать на самом себе действие этого яда, Раммий дал царю обещание исполнить его желание и уехал. Но прежде чем вернуться в Брундизий, он решил переговорить с послом Гаем Валерием, который, по слухам, находился около Халкиды. Сделав показание Валерию прежде всех, он, по его приказанию, вместе с ним приехал в Рим и, введенный в курию, рассказал по порядку все, что было.
18. Этот рассказ Раммия в совокупности с тем, что было сообщено Евменом, заставил римлян скорее признать Персея своим врагом, так как теперь они убедились, что он не только готовится к настоящей войне, как подобает царю, но еще пускает в ход все тайные злодеяния, как разбойники и отравители. Организация военных действий была отложена до новых консулов; однако постановили, чтобы претор Гней Сициний, которому принадлежало судопроизводство между римскими гражданами и иноземцами, набрал воинов; они должны были отправиться в Брундизий, отсюда по возможности скорее переправиться в Аполлонию, город Эпира, и занять все приморские города, чтобы консул, которому достанется провинция Македония, мог безопасно пристать к берегу и удобно высадить войско на сушу. Опасная и тяжкая болезнь задержала Евмена на некоторое время на острове Эгине; но при первой возможности он уехал в Пергам и весьма энергично стал готовиться к войне, побуждаемый к этому не только старинной враждой к Персею, но еще и недавним его покушением. Сюда к нему явились из Рима послы поздравить его с избавлением от такой великой опасности.
