Вы же верьте тому, что я напишу сенату или что сообщат вам должностные лица; но вашей доверчивостью не давайте пищи слухам, для которых нет свидетеля. По крайней мере, теперь, в нынешнюю войну, я особенно заметил то, что бывает обыкновенно: никто не пренебрегает молвой настолько, чтобы ум его не мог поддаться ее влиянию. Ведь нынче повсюду и даже – если угодно богам – на пирах находятся люди, которые готовы вести войско в Македонию: они-то знают, где следует расположиться лагерем, какие местности занять гарнизонами, когда и через какой проход вступить в Македонию, где устроить хлебные склады, где провезти провиант сухим путем, где морем, когда вступить с врагом в открытый бой и когда лучше оставаться спокойным. И такие люди не только решают, что следует делать, но во всем, что сделано иначе, чем они думали, они обвиняют консула, точно перед судом. Это служит большой помехой для тех, кто действует на войне. Ведь не все могут быть так тверды и устойчивы против неблагоприятной молвы, как был Квинт Фабий, который предпочел, чтобы легкомыслие народа умалило его власть, но не пожелал дурно вести государственные дела, пользуясь в то же время лестными отзывами о нем народа. Я не таков, чтобы думать, будто не следует обращаться с советами к вождям; напротив, того, кто действует во всем исключительно только по своему убеждению, я считаю скорее гордым, чем мудрым человеком. Так в чем же дело? Прежде всего, полководцам должны подавать советы люди благоразумные, сведущие собственно в военном деле, умудренные опытом; затем те, которые принимают участие в делах, которые видят место, неприятеля, благоприятные обстоятельства, которые, как бы находясь на одном и том же корабле, принимают участие в опасности. Поэтому, если кто-нибудь уверен в том, что он может подать мне совет, полезный для государства, в войне, которую я должен вести, то пусть он не откажет в своем содействии общему благу и отправляется со мной в Македонию. Я предоставлю в его распоряжение корабль, коня, палатку и помогу даже путевыми деньгами. Если кому это представляется затруднительным и он предпочитает спокойную жизнь в городе трудностям военной службы, пусть тот с берега не управляет кораблем. Для разговоров много пищи и в самом городе; пусть каждый ограничивает свою болтливость этими пределами и знает, что с нас довольно будет и тех советов, которые мы получим в лагере».
После этой речи, совершив надлежащим образом жертвоприношение на Альбанской горе, во время Латинских празднеств, бывших накануне апрельских календ, консул и претор Гней Октавий немедленно отправились оттуда в Македонию. Повествуют, что консула провожала более многочисленная толпа, чем обыкновенно, и народ питал почти полную уверенность, что близок конец Македонской войне и что консул скоро возвратится, получив блестящий триумф.
23. Пока в Италии происходили эти события, Персей и не собирался доводить до конца начатое уже дело, так как это сопряжено было с денежными тратами, а именно – взять к себе в союзники Гентия, царя иллирийцев; но после того как он узнал, что римляне вступили в горный проход и что настает последний решительный момент войны, то, не считая возможным откладывать дело далее, при посредстве посла Гиппия он заключил по этому поводу договор с Гентием, обещая ему 300 талантов серебра, причем та и другая сторона должна была представить заложников; для приведения в исполнение этого плана он послал Пантавха, одного из самых преданных ему друзей. В Метеоне, в земле лабеатов, Пантавх встретился с царем иллирийцев; там принял он и клятву от царя, и заложников, и со стороны Гентия был отправлен посол по имени Олимпий потребовать клятвы и заложников от Персея. С тем же Олимпием были посланы для получения денег Парменион и Морк; по совету Пантавха они были избраны, чтобы отправиться послами на Родос вместе с македонянами. Им было поручено отправиться на Родос только тогда, когда царь даст им клятву, заложников и деньги; именем-де двух царей зараз можно побудить родосцев к войне с римлянами.
Если присоединится государство, пользовавшееся в то время исключительной славой на море, то ни на суше, ни на море не останется римлянам надежды на победу.
При приближении иллирийцев Персей, двинувшись со всей конницей из лагеря при реке Элпей, встретил их у Дия. Там выполнено было то, относительно чего состоялось соглашение; при этом кругом стояла толпа всадников: царь желал, чтобы они присутствовали при торжественном заключении союзного договора с Гентием, полагая, что это придаст им значительную долю мужества. В присутствии всех та и другая сторона обменялась заложниками; отправив в Пеллу к царскому казнохранилищу послов Гентия за получением денег, Персей отдал приказание сесть на корабль в Фессалонике тем, которые были уполномочены вместе с иллирийцами отправиться на Родос. Там был Метродор, который недавно прибыл с Родоса и, ссылаясь на Динона и Полиарата, стоявших во главе государства, уверял, что родосцы готовы к войне. Он был поставлен во главе соединенного посольства македонян и иллирийцев.
24. В то же самое время и к Евмену, и к Антиоху отправлены были послы с одинаковыми поручениями, которые могло подсказать положение дел: по самой-де природе своей свободное государство и монархия враждебны друг другу. Римский народ нападает на каждое государство в отдельности и, что еще более возмутительно, побивает царей царскими же силами. При содействии Аттала римляне стеснили отца его, Персея; при помощи Евмена, а отчасти и его отца Филиппа, они победили Антиоха; против него, Персея, вооружены теперь Евмен и Прусий. Если Македонское царство будет уничтожено, то ближе всего Азия, которую римляне, под предлогом освобождения государств, уже отчасти подчинили себе, а затем – Сирия. Уже Прусию оказывают больше почестей, чем Евмену, Антиоха-победителя лишают победной награды – Египта. Поэтому Персей советовал каждому царю в отдельности позаботиться о том, чтобы или побудить римлян заключить мир с ним, Персеем, или, если они будут упорно продолжать беззаконную войну, считать их общими врагами всех царей.
Антиоху было дано поручение открыто; к Евмену отправлен был посол под предлогом выкупа пленных; но на самом деле велись тайные переговоры, которые в настоящее время делали Евмена ненавистным и подозрительным в глазах римлян и навлекали на него ложные, но тяжкие обвинения, ибо его считали изменником и почти врагом, между тем как два царя, стараясь уловить друг друга, состязались в обманах и алчности. В числе самых задушевных друзей Евмена был критянин Кидас. Этот Кидас вел переговоры сначала при Амфиполе с неким Химаром, своим соотечественником, находившимся на службе у Персея, а после того при Деметриаде, под самыми стенами города, в первый раз с Менекратом, а вторично с Антимахом, царскими вождями. И Герофонт, отправленный тогда для переговоров, уже ранее участвовал в двух посольствах к тому же самому Евмену. Эти переговоры были тайными, и о миссиях этих шла дурная молва, но неизвестно было, что решено и какое соглашение состоялось между царями. А дело было так.
25. Евмен не сочувствовал победе Персея и не имел намерения помогать ему в войне, не потому, что между ними существовала унаследованная от отцов вражда, а из-за их взаимной ненависти друг к другу. Таково было соперничество между царями, что Евмен не мог равнодушно смотреть, как Персей достигает такого могущества и такой славы, какая ожидала его после победы над римлянами. Евмен замечал, что и Персей уже с самого начала войны всячески пытался заключить мир, и чем ближе становилась опасность, тем быстрее он ничего другого не предпринимал и ни о чем другом не помышлял. Да и римляне – как сами вожди, так и сенат – склонны были окончить такую невыгодную и трудную войну, так как она затянулась сверх ожидания. Узнав о таком желании обеих сторон и веря, что это может случиться даже само собою, вследствие нежелания сильнейшей стороны вести войну и вследствие робости слабейшей, он предпочел скорее продать свое содействие воюющим сторонам, чем снискать их расположение к себе; ибо он то договаривался о том, чтобы не помогать римлянам в войне ни на суше, ни на море, то выговаривал себе плату за посредничество в заключении мира с ними, за то, чтобы не принимать участия в войне, он выговаривал себе тысячу талантов, чтобы устроить мир – тысячу пятьсот. В том и другом случае он выражал свою готовность не только поручиться честным словом, но и представить заложников.
