35. Это обстоятельство придало мужество римлянам и навело сильный страх на македонян и царя их. Сначала Персей пытался удержать в тайне слух об этом обстоятельстве, послав к Пантавху, уже шедшему оттуда, людей с запрещением близко подходить к его лагерю. Но его воины видели уже некоторых мальчиков, которых вели в числе иллирийских заложников, да и вообще, чем тщательнее что-нибудь скрывается, тем легче обнаруживается вследствие болтливости царских слуг.
Почти в то же время прибыли в лагерь послы родосцев с теми же поручениями относительно мира, которые в Риме вызвали сильное негодование отцов. Еще с меньшим хладнокровием выслушали послов в военном совете. Поэтому, когда одни высказывались за то, что послов следует заключить в оковы, другие – что их следует без ответа прогнать из лагеря, Эмилий объявил, что он даст ответ через пятнадцать дней. Между тем, чтобы показать, насколько подействовал авторитет родосцев, желавших заключить мир, он начал совещаться о способе ведения войны. Некоторые, преимущественно молодежь, были того мнения, что следует силой пробиться по берегу Элпея и через неприятельские укрепления, полагая, что македоняне не в состоянии будут противостоять дружному натиску римлян, так как в прошлом году они выгнаны из стольких укреплений, гораздо более высоких и неприступных, занятых к тому же сильными гарнизонами. Другие советовали послать Октавия с флотом в Фессалонику и, опустошая морской берег, разъединить силы царя, чтобы в то время, как в тылу откроется другая война, он вынужден был обратиться к защите внутренней части своего царства и таким образом открыть где-нибудь место для перехода через Элпей. Сам главнокомандующий считал берег Элпея недоступным по своим природным свойствам и по возведенным на нем укреплениям; кроме того что везде были расставлены метательные орудия, неприятель, по слухам, еще лучше и вернее владел метательным копьем.
Все мысли вождя были направлены в другую сторону: распустив совет и пригласив к себе перребийских торговцев Кена и Менофила, людей испытанной уже верности и благоразумия, он тайно стал расспрашивать их, каковы проходы в Перребию. Так как они говорили, что местность эта не может считаться недоступной, но что она занята царскими отрядами, то он проникся надеждой, что если ночью с сильным отрядом неожиданно напасть на неподготовленных к тому неприятелей, то можно будет прогнать их из укреплений; ведь дротики, стрелы и другое метательное оружие бесполезно впотьмах, когда издали нельзя видеть цели; врукопашную в суматохе приходится действовать мечом, а в этом отношении римский воин выше. Воспользовавшись этими купцами в качестве проводников, он призвал претора Октавия и, изложив ему свой план, приказал отправиться с флотом в Гераклей и для тысячи человек запасти вареной провизии на десять дней. Сам же отправил Публия Сципиона Назику и сына своего Квинта Фабия Максима с 5000 отборных воинов в Гераклей, как бы для того, чтобы посадить их на корабли и послать опустошать морской берег во внутренней части Македонии, о чем была речь на совете. При этом им было тайно сообщено, что для них, во избежание задержки, приготовлена уже пища на кораблях. Затем проводникам приказано так распределить путь, чтобы на третий день, в четвертую стражу, можно было сделать нападение на Пифою.
На следующий день, чтобы отвлечь внимание царя от всего другого, сам консул на рассвете в середине русла реки завязал сражение с неприятельскими аванпостами, причем с той и другой стороны сражались только легковооруженные воины; да и нельзя было в таком неудобном месте употребить в дело тяжелое оружие. Спуск с того и другого берега в русло реки имел около 300 шагов; середина русла реки, в разных местах имевшего различное углубление, простиралась немного более тысячи шагов. Там-то, посредине, между двумя армиями, в виду смотревших с лагерного вала – с одной стороны царя, а с другой – консула с его легионами, произошло сражение. Издали царские вспомогательные войска лучше действовали дротиками; а вблизи более стойко держались и менее подвергались опасности римляне, прикрываясь круглыми или лигурийскими щитами. Около полудня консул приказал трубить отступление. Так окончилось в этот день сражение со значительной потерей убитыми с той и другой стороны. На следующий день при восходе солнца, когда воины разгорячились от боя, произошла еще более ожесточенная схватка. Но римляне, поражаемые всякого рода метательным оружием и каменьями, получали множество ран не от тех только, с которыми завязался бой, но гораздо более от той массы воинов, которые были расставлены по башням. Когда же римляне еще ближе подошли к неприятельскому берегу, то камни, бросаемые метательными орудиями, достигали даже последних рядов. Потеряв в этот день гораздо больше воинов, консул немного позже, чем накануне, увел своих воинов назад. На третий день он воздержался от сражения, спустившись к нижней части лагеря и как бы собираясь попытаться перейти через обращенный к морю рукав реки <…>
[1241].
36. Прошло время и летнего солнцестояния; день склонялся уже к полудню; переход совершен был в пыли и под жгучими солнечными лучами. Уже чувствовались утомление и жажда, а так как очевидно было, что с наступлением полудня то и другое еще более усилится, то при таком положении воинов консул решил не вести их против неприятеля, располагавшего совершенно свежими силами. Но воины так жаждали битвы, что консулу понадобилось употребить не меньше хитрости, чтобы обмануть своих, чем неприятелей. Пока не все еще были выстроены к бою, он торопил военных трибунов, чтобы они спешили выстраивать воинов, сам обходил ряды и, ободряя воинов, возбуждал их к битве. Сначала они бодро требовали сигнала к бою; затем, по мере усиления зноя, и на лицах их было заметно менее свежести, и голоса их делались слабее; некоторые стояли, склонясь на щиты и опершись на копья. Тогда консул уже прямо отдал приказание старшим центурионам наметить фронт лагеря и установить обоз. Как только заметили это воины, то некоторые из них открыто выражали свою радость, что консул не заставил их, утомленных трудностью пути, в страшный зной вступить в сражение.
Около главнокомандующего находились легаты и чужеземные вожди, в числе их был и Аттал; все они высказывали свое одобрение, пока были уверены, что консул даст сражение – даже им он не объяснил своей медлительности; когда же при внезапной перемене плана консула все молчали, один из всех Назика осмелился напомнить ему, чтобы он не упустил из рук врага, который издевался над прежними главнокомандующими, уклоняясь от боя; он, Назика, опасается, как бы, в случае удаления врага ночью, не пришлось с великим трудом и опасностью идти за ним в глубь Македонии и как бы таким образом не прошло лето, как и у прежних вождей, в блуждании по тропинкам и ущельям македонских гор. Он настоятельно советует консулу, пока неприятель находится на открытой равнине, напасть на него и не упускать представляющегося благоприятного случая к победе. Консул, нисколько не оскорбившись смелыми словами такого знаменитого юноши, сказал ему в ответ: «И я держался такого же образа мыслей, Назика, какого держишься теперь ты, и ты будешь разделять мой нынешний взгляд. Из многих случайностей войны я узнал, когда нужно сражаться и когда воздерживаться от битвы. Теперь, когда мы находимся в строю, не время излагать, по каким причинам в нынешний день лучше воздержаться от боя; оснований требуй от меня в другое время, а теперь удовольствуйся решением старого вождя». Юноша замолчал. Он понял: нет сомненения, что консул видит какие-то препятствия к сражению, которые не были для него очевидны.
