Среди многих посольств из Азии и Греции наибольшее внимание граждан обратили на себя послы родосцев. Сначала они появились в белом платье, как приличествовало лицам, пришедшим с поздравлением (ведь надень они на себя траурное платье, могло показаться, что они оплакивают участь Персея); когда послы стояли на площади, консул Марк Юний спросил отцов, угодно ли дать родосцам кров, продовольствие и аудиенцию; сенат постановил, что в отношении к ним не следует соблюдать прав гостеприимства. Когда консул вышел из курии, тогда родосцы просили аудиенции у сената, объясняя, что они пришли принести поздравление с победой и оправдаться от обвинений, взводимых на их государство; но он объявил, что римляне обыкновенно оказывают ласковый и предупредительный прием и дают аудиенцию в сенате союзникам и друзьям, родосцы же в истекшую войну не заслужили того, чтобы считать их в числе друзей и союзников; выслушав это, послы все пали ниц, умоляя консула и всех присутствующих не допускать, чтобы новые несправедливые обвинения более повредили родосцам, чем принесли пользы прежние их заслуги, свидетелями которых были они сами. Немедленно надев траурные одежды, они стали обходить дома знатнейших лиц, слезно умоляя не произносить обвинительного приговора раньше точного расследования их дела.
21. Претор Маний Ювентий Тальна, на обязанности которого лежало судопроизводство между гражданами и иноземцами, возбуждал народ против родосцев и обнародовал предложение объявить им войну и выбрать одного из должностных лиц этого года, чтобы послать его вместе с флотом на войну: он надеялся, что этим лицом будет он сам. Этому предложению противились народные трибуны Марк Антоний и Марк Помпоний. Но и претор начал это дело, подавая дурной пример. Не спросив сената, не уведомив консулов, руководствуясь личным только своим мнением, он вошел с предложением к народу, желает ли и повелевает ли он объявить родосцам войну; между тем прежде всегда предварительно спрашивали сената о войне, и затем, с утверждения отцов, делалось предложение народу. Необычным образом действовали и народные трибуны: исстари заведено было, чтобы никто не протестовал против издания закона, прежде чем частным лицам не была дана возможность говорить за и против него; вследствие этого очень часто случалось, что народные трибуны, не заявлявшие о своем желании протестовать, ознакомившись с недостатками закона из речей не сочувствующих ему, выступали с протестом, и пришедшие с целью протестовать, убежденные доводами сторонников законопроекта, отказывались от своего решения. На этот раз претор и трибуны состязались друг с другом делать все не вовремя: трибуны, преждевременно протестуя, осуждали поспешность претора, но сами подражали ей <…>
[1261].
22. «<…> До сих пор еще не выяснено, виноваты ли мы, а наказание, позор всякого рода мы уже терпим. Прежде, после победы над карфагенянами, после поражения Филиппа и Антиоха, прибыв в Рим, мы шли из помещения, устроенного на счет вашего государства, поздравлять вас, сенаторы, в курию, из курии на Капитолий, неся дары вашим богам; теперь из грязного постоялого двора, насилу и за деньги найдя пристанище, как враги, получив приказание оставаться вне города, в этих траурных одеждах вступаем в сенат мы – родосцы, которым недавно вы подарили провинции Ликию и Карию и которых осыпали самыми щедрыми наградами и почестями. Как мы слышим, вы повелеваете, чтобы македоняне и иллирийцы, бывшие до войны с вами рабами, были свободны (мы никому не завидуем; напротив, узнаем в этом милосердие римского народа); неужели же родосцев, которые только не принимали никакого участия в этой войне, вы из союзников хотите сделать врагами? Конечно, вы те самые римляне, которые хвалитесь, что войны ваши потому счастливы, что справедливы, и гордитесь не столько исходом их, тем, что вы побеждаете, сколько началом их, тем, что не без причины беретесь за оружие. Карфагеняне вооружили против себя римлян нападением на Мессану в Сицилии, а Филипп – осадой Афин, стремлением поработить Грецию и оказанием помощи деньгами и войском Ганнибалу. Антиох, явившись добровольно на приглашение врагов ваших, этолийцев, сам переправился с флотом из Азии в Грецию; завладев Деметриадой, Халкидой и Фермопильским ущельем, он пытался отнять у вас верховную власть. Войну вашу с Персеем вызвало нападение на ваших союзников, убийство царьков и старейшин племен и народов.
А наше бедствие, если нам суждено погибнуть, какой будет иметь предлог? Я еще не отделяю вину всего нашего государства от вины Полиарата и Динона, наших сограждан, и тех, которых мы привели с собой с целью выдать вам. Если бы мы, все родосцы, в одинаковой степени были виноваты, то в чем же заключается вина наша в этой войне? Мы сочувствовали интересам Персея, и как в войнах с Антиохом и Филиппом мы стояли за вас против царей, так теперь за царя против вас. Спросите Гая Ливия и Луция Эмилия Регилла, которые были начальниками ваших флотов в Азии, как мы обыкновенно помогаем нашим союзникам и какое деятельное участие принимаем в войне. Ни разу ваши суда не вступали в битву без нас; наш флот сражался в первый раз у Самоса, в другой раз в Памфилии против главнокомандующего Ганнибала. Эта победа тем славнее для нас, что, потеряв в неудачном сражении при Самосе значительную часть кораблей и цвет молодежи, мы, не испугавшись даже такого поражения, снова смело вышли навстречу царскому флоту, направляющемуся из Сирии. Об этом я упомянул не с тем, чтобы хвалиться (не таково наше положение теперь), но для того, чтобы напомнить, как обыкновенно родосцы помогают союзникам. 23. После победы над Филиппом и Антиохом мы получили от вас очень щедрые награды. Если бы счастье, выпавшее на вашу долю по милости богов и вследствие вашей храбрости, было на стороне Персея и если бы мы явились в Македонию к победоносному царю просить награды, что стали бы мы говорить? Помогли ли мы ему деньгами или хлебом? Сухопутными или морскими силами? Какое укрепление заняли мы? Где мы сражались – под предводительством его полководцев или сами по себе? Что мы ответили бы, спроси он, где находились на его позициях наши воины, где наши корабли? Быть может, нам пришлось бы оправдываться перед ним, победителем, так же, как теперь перед вами. Ибо, посылая послов о мире туда и сюда, мы достигли того, что ни те ни другие не расположены к нам; а одна сторона даже обвиняет нас; отсюда грозит нам опасность. Впрочем, Персей мог бы справедливо упрекнуть нас в том, в чем вы, сенаторы, не можете, а именно – что мы в начале войны отправляли послов пообещать вам все необходимое для войны, говоря, что флот, оружие, молодежь наша будут готовы на все, как и в прежние войны. Вы помешали исполнить это, так как, по какой бы то ни было причине, пренебрегли тогда нашим содействием. Итак, мы ни в чем не поступили как враги и не изменили обязанностям добрых союзников, но, встретив с вашей стороны препятствие, не могли исполнить их. “Итак, что же? – спросите. – Значит, в вашем государстве, родосцы, не было ни сделано, ни сказано ничего такого, чего бы вы не хотели и чем по справедливости мог бы оскорбиться народ римский?” Тут я не стану уже защищать того, что сделано, – не до такой степени я безумен! – но хочу отделить дело государства от вины частных лиц. Нет ни одного государства, в котором бы не было иногда бесчестных граждан и не было всегда невежественной толпы. Я слышал, что даже у вас были такие люди, которые действовали, льстя массе, что однажды плебеи ушли от вас и управление государством не было в вашей власти. Если это могло случиться в таком благоустроенном государстве, то может ли кто удивляться тому, что у нас нашлись такие люди, которые, добиваясь расположения царя, старались совратить своими советами нашу чернь? Впрочем, все их усилия привели только к тому, что ослабили наше рвение к исполнению обязанностей. Я не обойду молчанием того, что составляет самую тяжкую вину нашего государства в эту войну. В одно и то же время мы отправили послов для переговоров о мире и к вам, и к Персею. Этот несчастный план, как мы услыхали впоследствии, сделал в высшей степени глупым безумный оратор, который, как известно, говорил таким тоном, каким мог говорить Гай Попилий, римский уполномоченный, посланный вами для прекращения войны между царями Антиохом и Птолемеем. Следует назвать это надменностью или глупостью – во всяком случае оно было допущено как по отношению к вам, так и по отношению к Персею. Каковы нравы у отдельных людей, таковы они и у государств; и народы – одни раздражительны, другие отважны, некоторые робки, иные более склонны к вину, к любовным наслаждениям. Афиняне, как гласит молва, скоры и свыше сил смелы в предприятиях; лакедемоняне же медленны и с трудом решаются на то, в чем уверены. Не могу отрицать того, что вся Азия производит умы тщеславные и речь земляков наших напыщенна вследствие убеждения, что мы стоим выше наших соседей; и этим мы обязаны не столько своим силам, сколько вашим почестям и вашему мнению о нас. Применительно к обстоятельствам того времени достаточно было наказано первое наше посольство, когда вы отпустили его с таким печальным ответом. Если мало позора мы понесли тогда, то теперешнее посольство, такое жалкое и умоляющее, во всяком случае могло быть достаточным искуплением за посольство даже гораздо более дерзкое, чем то, которое было отправлено на самом деле. Гордость, проявляющуюся, главным образом, в речах, злые люди ненавидят, благоразумные осмеивают, в особенности если гордятся нижестоящие в отношении поставленных выше, но никто никогда не считал ее достойной смертной казни. Конечно, надо было опасаться того, что родосцы станут презирать римлян. Некоторые люди выражаются дерзко даже о богах, но мы не слышали, чтобы кто-либо за это был поражен молнией!
