24. Итак, в чем же остается нам оправдываться, если с нашей стороны не было никакого неприязненного действия, а дерзкие слова посла, оскорбив слух ваш, не заслужили того, чтобы из-за них губить город? Я слышу, сенаторы, вы, рассуждая между собою, определяете, так сказать, пеню за наши тайные желания: одни из вас думают, что мы сочувствовали царю и предпочитали, чтобы он победил, а потому нас дóлжно преследовать войной; другие полагают, что хотя мы и желали этого, но все же за это нас наказывать войной не следует: нет ни одного государства, в котором было бы установлено обычаем и законом осуждать на казнь того, кто желает погибели врага, если сам он ничего не сделал для осуществления этого. Мы благодарим тех, которые освобождают нас от наказания, а не от обвинения; мы сами себе определяем такой закон: если мы все желали того, в чем нас обвиняют, то мы не делаем разницы между желанием и исполнением; пусть все мы подвергнемся ответственности; если одни из наших старейшин были расположены к вам, а другие к царю, то я не требую, чтобы, из уважения к нам, вашим сторонникам, вы пощадили приверженцев царя; об одном умоляю, не губите нас из-за них. Вы не более вооружены против них, чем само государство, и, зная это, большая часть их или бежали, или сами лишили себя жизни, а других осудили мы, и они будут в вашей власти, сенаторы! Мы же, остальные родосцы, если не заслужили в эту войну никакой благодарности, то не заслужили и наказания. Пусть запас наших прежних заслуг пополнит то, чего мы не исполнили теперь из наших обязанностей. В течение последних лет вы вели войны с тремя царями. Пусть наше бездействие в одной войне не повредит нам больше того, чем принесло пользы участие в двух войнах на вашей стороне. Посчитайте, как три приговора судей, наши действия в войнах ваших с Филиппом, Антиохом и Персеем: два нас оправдывают, один сомнителен и, положим, более важен; если бы судили нас цари, то они осудили бы нас; но, сенаторы, судите вы, существовать ли Родосу на земле или разрушить его до основания. Ведь не о войне вы судите, отцы, объявить которую вы можете, но вести не имеете возможности, потому что никто из родосцев не поднимет против вас оружия. Если вы будете неумолимы в вашем гневе, то мы просим у вас времени, необходимого для сообщения домой результатов этого злосчастного посольства. Сколько есть свободных родосских мужчин и женщин, все мы со всеми богатствами сядем на суда и, оставив общественных и домашних пенатов, прибудем в Рим; положив все золото и серебро, общественное и частное, на площади, в преддверии вашей курии, мы отдадим в вашу власть тела наши, наших жен и детей и вынесем здесь все, что бы нам ни пришлось терпеть; пусть город наш разграбят и сожгут вдали от глаз наших. Римляне могут думать, что родосцы их враги; но мы имеем и свое собственное, хотя скромное, суждение о себе: мы никогда не будем считать себя вашими врагами и не сделаем ничего против вас, даже если подвергнемся всевозможным бедствиям».
25. После этой речи все родосцы снова упали на землю, протягивая с мольбой масличные ветви; наконец их подняли, и они вышли из курии. Затем стали спрашивать мнение каждого сенатора. Наиболее враждебно настроены были против родосцев те, которые вели войну в Македонии, будучи консулами, преторами или легатами. Более всего делу родосцев помог Марк Порций Катон, который, отличаясь суровым нравом, в данном случае показал себя милостивым и снисходительным сенатором. Я не хочу изображать этого красноречивого мужа, приводя содержание его речи: она записана и помещена в пятой книге «Начал». Родосцам был дан такой ответ, что они врагами не делались, но и союзниками не оставались.
Во главе посольства стояли Филократ и Астимед. Решено было, чтобы часть посольства с Филократом во главе отнесла на Родос ответ о результатах посольства, а часть с Астимедом осталась в Риме следить за тем, что здесь происходит, и извещать об этом своих. В настоящее время сенат распорядился, чтобы македоняне вывели своих начальников к назначенному сроку из Ликии и Карии. Это само по себе печальное известие было передано на Родос и вызвало там радость, так как миновало опасение большого зла: боялись войны. Поэтому родосцы немедленно решили сделать венок, стоимостью в 20 000 золотых; с этим поручением был послан начальник флота Феодот. Они желали просить союза с римлянами, но так, чтобы не было об этом никакого постановления народа и никакого письменного поручения, потому что после неудачи отказ принес бы им больший позор. Было предоставлено право начальнику флота самостоятельно вести об этом переговоры, без формального полномочия народа. Ведь в течение стольких лет родосцы были в дружбе с римлянами, но не связывали себя никаким союзным договором только потому, чтобы не отнимать у царей надежды на их помощь в случае нужды и не лишать самих себя случая воспользоваться плодами их благосклонности и счастья. А теперь признано было необходимым в любом случае просить союза с римлянами не для того, чтобы таким путем доставить себе безопасность от других – они никого не боялись, кроме римлян, – но чтобы для самих римлян быть менее подозрительными.
Примерно в то же время от родосцев отложились кавнийцы, а жители Милассы овладели городами евромской области. Родосцы не до такой степени пали духом, чтобы не понимать, что они будут заперты в пределах небольшого и неплодородного острова, который ни в каком случае не может прокормить народонаселение такого многолюдного государства, если римляне отнимут у них Ликию и Карию, а прочие их владения или отложатся и освободятся, или будут заняты соседями. Поэтому, послав поспешно юношей, родосцы принудили покориться их власти и кавнийцев, хотя те и пригласили к себе на помощь войска из Кибиры, и победили в сражении у Ортозии жителей Милассы и Алабанды, которые тоже пришли с соединенными силами, чтобы отнять область евромцев.
26. В то время пока это происходило на Родосе, в Македонии, в Риме, Луций Аниций в Иллирии, подчинив своей власти, как было уже раньше сказано, царя Гентия, в бывшей столице царства Скодре поместил гарнизон под начальством Габиния, а Гаю Лицинию поручил удобно расположенные города Ризон и Ольциний. Поставив этих лиц начальниками в Иллирии, с остальным войском он отправился в Эпир. Тут первым сдалась ему Фанота, причем все жители вышли навстречу со знаками покорности
[1262]. Оставив здесь гарнизон, Луций Аниций перешел отсюда в Молоссиду; заняв все города этой области, кроме Пассарона, Текмона, Филаки и Горрея, он сначала пошел с войском к Пассарону. Старейшинами этого города были Антиной и Феодот, известные преданностью Персею и ненавистью к римлянам; они же были виновниками отпадения от римлян всего племени. Сознавая собственную вину и не видя никакой надежды на прощение, Антиной и Феодот, чтобы погибнуть под развалинами отечества, заперли ворота и убеждали толпу предпочесть смерть рабству. Никто не смел сказать слова против таких сильных людей. Наконец, некто Феодот, молодой человек тоже знатного рода, стал говорить, так как страх перед римлянами взял вверх над страхом перед своими начальниками: «Что за безумство увлекает вас, когда вы припутываете целый город к делу двух виноватых! Я часто слышал о людях, которые пожертвовали жизнью за отечество; а это первые, которые находят справедливым, чтобы отечество погибло из-за них. Не лучше ли нам отворить ворота и подчиниться власти, которую признал весь круг земной?»
