39. Но до нас дошло известие, что сенаторы, высказывая мнения, не обнаружили того послушания, с каким пришли в курию. Рассказывают, что после доклада Аппия Клавдия, прежде чем по порядку были опрошены мнения, Луций Валерий Потит потребовал разрешения говорить о положении государства и на грозное сопротивление децемвиров заявил, что он выйдет к плебеям; это было началом волнения. Не с меньшим ожесточением вступил в прения Марк Гораций Барбат, называя их десятью Тарквиниями и напоминая, что под предводительством Валериев и Горациев изгнаны цари. И не имя «царь» озлобило тогда людей: можно же называть так Юпитера, Ромула, основателя Рима, и последовавших за ним царей, сохранено оно как обычное и в священнодействиях; но возненавидели тогда гордость и жестокость царя. Если в свое время не признали возможным выносить этих качеств в царе и царском сыне, то кто станет терпеть их в стольких частных лицах? Как бы запрещая свободно говорить в курии, они не вызвали голоса и вне курии! И он не видит основания, почему он как частное лицо имеет меньше права созвать народное собрание, чем они собирать сенат. Если хотят, то пусть на опыте убедятся, насколько скорбное чувство защитников своей свободы сильнее страсти удержать беззаконное господство! Они делают доклад о сабинской войне, точно у римского народа есть какая-нибудь более важная война, чем с теми, которые, будучи выбраны для предложения законов, не оставили в государстве никаких законов, которые уничтожили комиции, ежегодно выбираемых должностных лиц, очередь в управлении, это единственное условие равенства свободы, которые, будучи частными лицами, имеют пучки и царскую власть. По изгнании царей существовали патрицианские магистраты, затем, после удаления плебеев, были выбраны плебейские. Он спрашивает их, к которой категории принадлежат они. Плебейских? А какую меру провели они при посредстве народа? Патрицианских? Они-то, которые уже чуть не целый год не собирали сената, а теперь собрали, но не позволяют говорить о положении государства? Пусть они не слишком надеются на страх перед иноземным врагом: народ считает более тяжелым то, что уже терпит, чем то, что грозит.
40. Таковы были громкие заявления Горация, и в то время как децемвиры не знали, в какой мере им дóлжно сердиться или уступать, и не видели, чем все это кончится, выступил Гай Клавдий, дядя децемвира Аппия; речь его была более похожа на мольбу, чем на упреки, так как он заклинал его именем своего брата и его родителя более помнить о родном ему союзе с гражданами, чем о беззаконно заключенном договоре с товарищами. Просит он об этом гораздо больше ради него самого, чем ради государства; государство ведь добьется своего права и помимо их воли, если нельзя будет иначе. Но ожесточенный спор почти всегда ведет к сильному раздражению; его-то исхода он и боится.
Хотя децемвиры и не дозволяли высказываться о чем-нибудь другом, кроме предмета их доклада, но прервать Клавдия они постыдились. Итак, он высказался до конца, заявив в заключение, что, по его мнению, не может состояться сенатское постановление. Все понимали это в том смысле, что Клавдий считает децемвиров частными лицами; и многие бывшие консулы кратко выразили свое согласие с ним. Мнение других, которые требовали, чтобы сенаторы собрались для назначения междуцаря, было на первый взгляд суровее, но имело гораздо меньше силы; ибо сам факт подачи мнения служил признанием лиц, председательствовавших в сенате, все же за магистратов, тогда как советовавший не делать никакого постановления считал их за частных лиц.
Когда таким образом положение децемвиров было уже поколеблено, Луций Корнелий Малугинский, брат децемвира Марка Корнелия, которому нарочито было предоставлено говорить последним из бывших консулов, притворяясь озабоченным войною, начал защищать брата и его товарищей, выражая изумление, как это случилось, что если не исключительно люди, искавшие децемвирата, то, по крайней мере, преимущественно они нападают на него; или почему это в течение стольких месяцев, когда царил мир, никто не возбуждал вопроса, законные ли магистраты стоят во главе государства, а теперь только, когда враг почти у ворот города, затевают гражданские смуты. Разве по чему иному, а не вследствие убеждения, что в смутное время цель действий будет менее заметна? Впрочем, считая неправильным предрешать столь важное дело, когда все озабочены более серьезными обстоятельствами, он полагает, что заявление Валерия и Горация о сдаче должности децемвирами до майских ид должно поступить на обсуждение сената после окончания угрожающих теперь войн, когда государство будет успокоено. И уже теперь Аппий Клавдий должен знать, что ему предстоит дать отчет относительно комиций для избрания децемвиров, в которых он председательствовал, будучи сам децемвиром, – выбраны ли они были на один год или пока проведут недостающие законы. В настоящую минуту следует оставить в стороне все, кроме войны; если они думают, что слух о ней распространен ложно, и не только вестники, но и тускуланские послы говорят неправду, то надо отправить соглядатаев, которые, разузнав, сделали бы более точное донесение; если же вестникам и послам верят, то следует как можно скорее произвести набор, децемвирам отправиться с войском, кто куда пожелает, и ничего другого не делать ранее.
41. Младшие сенаторы старались дать перевес этому мнению; но вот снова выступившие еще с бóльшим ожесточением Валерий и Гораций стали громко требовать позволения говорить о положении государства; если приверженцы децемвиров не позволят сделать этого в сенате, то они станут говорить к народу; частные лица ведь не могут помешать им ни в курии, ни в народном собрании, и они не отступят перед их призрачными пучками. Тогда Аппий, полагая, что дело уже клонится к победе над властью, если стремительность противников не будет остановлена равной решительностью, сказал: «Лучше будет говорить только о том, о чем мы спрашиваем!» Когда же Валерий заявил, что он не замолчит перед частным лицом, то тот приказал ликтору подойти к нему
[284]. Когда Валерий с порога курии уже взывал о помощи к квиритам, Луций Корнелий, обняв Аппия и заботясь не о том, чьей участью притворялся заинтересованным
[285], разнял споривших. Благодаря Корнелию Валерий получил позволение высказать, что он хотел, но свобода не пошла дальше слов, и децемвиры достигли своей цели. Бывшие консулы и старейшие сенаторы, руководимые ненавистью к трибунской власти, о которой, думали они, народ гораздо более тоскует, чем о власти консулов, также склонялись к тому, чтобы децемвиры потом добровольно отреклись от власти, предпочитая такой исход новому бунту плебеев, который может быть вызван ненавистью к ним; если дело будет окончено мирно и управление возвращено консулам без народного волнения, то плебеи могут забыть о трибунах или занявшись войнами, или видя, что консулы умеренно пользуются своей властью.
Без сопротивления со стороны сенаторов объявляется набор. Ввиду того, что на власть децемвиров не было права апелляции, молодежь отзывается на вызов. Когда легионы были набраны, децемвиры распределяют между собой, кому идти на войну, кому иметь главное начальство над войском. Главными между децемвирами были Квинт Фабий и Аппий Клавдий. Очевидно было, что внутренняя борьба будет значительнее внешней. Свирепого Аппия признали более годным для подавления движения в городе, Фабия же – не столько постоянным в хорошем, сколько опытным в дурном. Этот муж, выдававшийся когда-то и в мирное и в военное время, так переменился под влиянием товарищей по децемвирату, что предпочитал походить на Аппия, чем на себя. Ему поручена была война с сабинянами вместе с Манием Рабулеем и Квинтом Петилием. Марк Корнелий отправлен на Альгид вместе с Луцием Минуцием, Титом Антонием, Цезоном Дуиллием и Марком Сергием. Спурия Оппия они назначили помощников Аппию Клавдию по охране города, распределив при этом власть между децемвирами поровну.
