36. Такого рода речи выслушивались сочувственно и побудили некоторых искать военного трибуната, причем каждый заявлял о намерении своем внести, во время отправления должности, тот или иной проект, клонившийся к выгодам плебеев. Сулили надежду на раздел государственных полей
[338], на основание новых колоний, на образование, посредством обложения землевладельцев налогом, особого капитала для жалованья воинам. Но потом военные трибуны, уловив момент, когда, благодаря отъезду из города многих граждан, они могли негласным извещением созвать сенаторов на известный день, побудили их воспользоваться отсутствием народных трибунов и издать сенатское постановление о необходимости – ввиду слухов, что вольски выступили в землю герников с целью грабежа, – отправить военных трибунов для ознакомления с положением дела и об открытии консульских комиций. Выступив из Рима, трибуны оставляют префектом города Аппия Клавдия, сына децемвира, юношу энергичного и притом уже с самой колыбели всосавшего ненависть к плебеям и к народным трибунам. Народные трибуны видели бесплодность борьбы как с виновниками сенатского постановления, ввиду их отсутствия, так и с Аппием, ввиду совершившегося факта.
37. Были избраны консулы Гай Семпроний Атратин и Квинт Фабий Вибулан [423 г.].
Предание гласит, что в тот год произошло событие, правда у иноземцев, тем не менее заслуживающее упоминания: этрусский город Вультурн, ныне Капуя, был взят самнитами и переименован в Капую – по имени самнитского вождя Капия, или, что вернее, благодаря степному характеру местности
[339]. Взяли же самниты Вультурн при следующих обстоятельствах: раньше этруски, ослабленные войною, приняли самнитов в число сограждан и наделили их землей, но потом, когда старые обитатели, по случаю праздничного дня, напившись допьяна, спали крепким сном, новые поселенцы ночью напали на них и перебили.
После этих событий вышеупомянутые консулы вступили в отправление своей должности в декабрьские иды. Уже не только нарочно посланные доносили об угрожающей со стороны вольсков войне, но и послы от латинов и герников сообщали, что вольски никогда раньше не обнаруживали такой тщательности, как теперь, ни в выборе вождей, ни в наборе войска. Со всех сторон у них раздавались голоса, что или следует навсегда предать забвению оружие и войну и принять иго, или ни мужеством, ни настойчивостью, ни военной дисциплиной не надо уступать своим соперникам в борьбе за господство. И известия вполне оправдывались; но как сенаторы не были этим встревожены, так точно и Гай Семпроний, на долю которого выпала эта кампания, положившись на счастье, как на нечто самое постоянное, потому что выступал в данном случае вождем народа-победителя против побежденных, действовал во всем до такой степени легкомысленно и небрежно, что римской дисциплины оказалось в вольском войске больше, чем в римском. Следствием этого было то, что часто бывает и в других случаях: счастье перешло на сторону доблести. В первом же сражении, данном Семпронием без всяких мер предосторожности и без всякого определенного плана действий, произошло столкновение при условиях, когда армия не была подкреплена резервами, а конница не была помещена на удобном пункте. Уже один крик со стороны неприятеля, сравнительно порывистый и изобличающий многочисленность людей, показывал, куда склоняется успех; со стороны римлян крик нестройный, неровный, робко, хотя и часто возобновляемый, выдавал испуг людей. Тем яростнее набросился неприятель и стал теснить римлян, напирая щитами и махая сверкающими мечами. На другой стороне поворачивание шлемов указывало, что люди озираются во все стороны, в нерешительности робеют и теснятся туда, где образовалась толпа; на одном месте знамена еще держатся крепко, хотя и покинуты своими защитниками, на другом – их прячут в середину своих манипулов. Не было еще настоящего бегства, не было еще победы; римляне больше прикрываются щитами, чем сражаются; вольски же наступают, теснят армию, но видят среди неприятелей больше умирающих, нежели бегущих.
38. Уже на всех пунктах началось отступление, и ни упреки, ни увещания консула Семпрония не имели успеха. Не производили никакого действия ни власть, ни величие ее; и вот-вот воины готовы были обратиться в бегство, если бы декурион
[340] Секст Темпаний не обнаружил присутствия духа в тот момент, когда дело казалось уже проигранным. Громким голосом он закричал всадникам, приказывая спрыгнуть с коней тем из них, которые желают блага государству; словно в ответ на приказ консула, тронулись всадники всех отрядов, и тогда Темпаний воскликнул: «Если наша когорта
[341], вооруженная легкими щитами, не может остановить напора врагов, то владычеству римлян пришел конец. Следуйте за моим копьем, как за знаменем! Покажите римлянам и вольскам, что нет равных вам всадников, когда вы на конях, и нет равных вам пехотинцев, когда вы спешитесь». Увещание его встречено было криками одобрения, и Темпаний двинулся вперед, высоко держа свое копье. Всюду, куда ни направлялись, они силою прокладывали себе дорогу; неслись они под прикрытием своих малых щитов туда, где видели наибольшее затруднение своих. Ход сражения выравнивается везде, куда стремительное нападение уносило конницу; и не было сомнения, что враги обратились бы в бегство, если бы такой малочисленный отряд мог разом исполнять все.
39. Так как уже никто не мог устоять перед напором Темпания, то полководец вольсков дает сигнал открыть этой когорте с легкими щитами, этой пехоте нового рода, дорогу и позволить ей нестись до тех пор, пока она, увлекшись наступлением, не будет отрезана от своей армии. Это было сделано, и всадники, отрезанные от своих, не могли уже прорваться той же дорогой, которой прошли, ввиду наибольшего скопления врагов на проложенном ими пути, а консул с римскими легионами, в свою очередь, не видя нигде отряда, служившего не задолго перед тем прикрытием целой армии, готов подвергнуться какой угодно опасности, чтобы только враги не отрезали столько отчаянных храбрецов и не истребили их. Тогда вольски, действуя на два противоположные фронта, на одном удерживали нападение консула и его легионов, а на другом напирали на Темпания и его всадников, которые, не будучи в состоянии, несмотря на частые попытки прорваться к своим, в конце концов заняли один холм и, образовав каре, мужественно защищались, не даром отдавая свою жизнь, и сражение не прекращалось до наступления ночи. Консул также ни на одном пункте не ослаблял боя и удерживал врага, пока совсем не стемнело. Ночь заставила прекратить нерешительный бой; и неизвестность исхода держала оба лагеря в таком страхе, что, покинув раненых и большую часть обоза, оба войска удалились на ближайшие горы, каждое считая себя побежденным. Однако неприятель сидел вокруг холма за полночь, и осаждавшие только при известии, что лагерь оставлен, считая вследствие этого своих побежденными, тоже и сами обратились в бегство, каждый во мраке устремляясь туда, куда его увлекал страх. Темпаний, однако, боясь засады, держал своих до рассвета. Потом, спустившись схолма с несколькими всадниками на разведук и узнав от раненых врагов, что лагерь вольсков покинут, он радостно зовет своих товарищей и проникает с ними в римский лагерь. Найдя здесь все в запустении и покинутым и тот же самый беспорядок, что и у врагов, он, торопясь, чтобы вольски, поняв свою ошибку, не вернулись, и не зная, в каком направлении пошел консул, устремляется к Риму по кратчайшим дорогам с теми из раненых, которых он мог взять с собою.
