17. Тогда-то пленный гадатель сразу получил чрезвычайное значение в глазах римлян и военные трибуны Корнелий и Постумий стали обращаться к нему за содействием к предотвращению альбанского знамения и надлежащему умилостивлению богов. И наконец обнаружилось, где, по указаниям богов, допущена небрежность в церемониях или где временно нарушена торжественность; как оказалось, небрежность выразилась только в том, что магистраты, будучи ненадлежаще выбраны, отпраздновали Латинские праздники и совершили жертвоприношение на Альбанской горе без соблюдения должных обрядов
[360]; что есть один путь к очищению от этого, а именно: чтобы военные трибуны сложили с себя должность, ауспиции были повторены сызнова и учреждено междуцарствие. Так и было сделано согласно постановлению сената. Междуцарями были подряд трое: Луций Валерий, Квинт Сервилий Фиденат и Марк Фурий Камилл. В течение всего этого времени волнения не прекращались ни на минуту, так как народные трибуны постоянно мешали ходу комиций, пока не вошли в предварительное соглашение, чтобы бóльшая часть военных трибунов выбрана была из плебеев.
В то время, как в Риме были заняты всем этим, в Этрурии состоялось собрание ее представителей у храма Волтумны; здесь капенцам и фалискам, требовавшим, чтобы все народы общими силами и по общему плану освободили Вейи от осады, сказано было в ответ, что раньше этруски отказали вейянам потому, что не подобает просить помощи у тех, у кого раньше не просили совета в таком важном деле; а теперь уже вместо них, этрусков, дает отрицательный ответ само положение их государства: ближе всего к этой части Этрурии
[361] живет неведомый народ, новые соседи-поселенцы, галлы, с которыми хотя нет настоящей войны, но нет и вполне надежного мира. Впрочем, ради кровного родства единоплеменников и ради грозящей опасности сделается уступка в том смысле, что они, этруски, не будут удерживать свою молодежь, если она добровольно пожелает идти на войну вейян с римлянами.
В Риме ходил слух, что таких добровольцев-неприятелей явилось множество, и поэтому, как обыкновенно случается, ввиду общей опасности начали утихать внутренние несогласия.
18. Патриции не выразили неудовольствия, что в военные трибуны был выбран прерогативой
[362] не искавшей этой должности Публий Лициний Кальв, человек хотя уже в ту пору и старый, но известный своим тактом по первому трибунству. Вторичное избрание всех членов коллегии того же года – Луция Титиния, Публия Мения, Квинта Манлия, Гнея Генуция и Луция Атилия [396 г.] – было вне всякого сомнения. Еще не было объявлено результата голосования по окончанию призыва триб в установленном порядке, когда Публий Лициний Кальв с разрешения междуцаря произнес следующую речь: «Вижу я, что вы, граждане, помня о нашей магистратуре, ищете в настоящих комициях предзнаменования, что согласие, особенно полезное при настоящих обстоятельствах, не будет нарушено на следующий год; но если вы вновь выбираете товарищей, остающихся все теми же, сделавшихся даже лучшими от приобретенной ими опытности, то я, как вы видите, уже не тот, во мне осталась уже только тень и имя Публия Лициния. Силы физические подорваны, чувства зрения и слуха притуплены, память изменяет, бодрость духа ослабела. Вот вам юноша, – сказал Лициний, указывая на сына, – живой образ мужа, которого вы раньше первым из плебеев выбрали в военные трибуны. Он прошел мою школу, и его я посвящаю в дар государству в качестве моего заместителя; прошу вас, граждане, должность, предоставленную мне по вашему почину, поручить ему, так как он ищет ее и я присоединяю за него свои просьбы». Просьба отца была уважена, и его сын, Публий Лициний, был провозглашен военным трибуном с консульской властью вместе с вышеупомянутыми.
Военные трибуны Титиний и Генуций отправились против фалисков и капенцев; но, действуя более мужественно, чем рассудительно, они и опомниться не успели, как попали в засаду. Генуций свою неосторожность искупил честной смертью, пав перед знаменами в первых рядах; Титиний хотя и восстановил правильное сражение, собрав воинов среди полного их замешательства на возвышенный холм, но вступить в бой с неприятелем на ровном месте не решился. Было больше позора, чем поражения, которое, однако, чуть не превратилось в страшное несчастье, потому что навело ужасный страх не только на Рим, куда доходили самые преувеличенные слухи, но и на лагерь под Вейями. Тут воинов с трудом можно было удержать от бегства, когда глухим гулом пронеслось по лагерю, что вожди вместе с войском убиты, капенцы с фалисками и всей этрусской молодежью, оставшись победителями, расположились недалеко от лагеря. А в Риме смятение было еще значительнее: были уверены, что лагерь под Вейями уже штурмуется, что часть врагов грозным маршем направляется уже к Риму. Люди сбежались на стены; матроны, бросившие свои дома ввиду тревоги в государстве, возносили молитвы в храмах. Они умоляли богов отвратить гибель от жилищ города, от храмов и стен римских и перенести страх этот в Вейи; обещали, что священнодействия будут возобновлены с соблюдением должных обрядов и будут совершены умилостивительные жертвоприношения для отвращения зловещих предзнаменований.
19. Уже игры, связанные с Латинскими праздниками, были сызнова отпразднованы, уже и вода из Альбанского озера была спущена на поля, и наступал для Вей роковой час. И вот волею судеб предназначенный для сокрушения этого города и для спасения отечества вождь Марк Фурий Камилл был объявлен диктатором. Он взял себе в начальники конницы Публия Корнелия Сципиона.
Все вдруг изменилось с переменой главнокомандующего; казалось, люди одушевились новой надеждой, другим настроением; иным казалось и положение города. Первым делом Камилл по закону военного времени строго наказал бежавших в постыдном страхе из-под Вей и тем внушил воинам, что им не дóлжно больше всего бояться врага. Потом, объявив на известный день набор, он сам тем временем поспешил в Вейи, чтобы поднять дух воинов; оттуда опять вернулся в Рим для набора новой армии, причем никто не уклонялся от военной службы. Даже молодые люди из перегринов
[363], латины и герники, явились в Рим с предложением своих услуг для этой войны; поблагодарив их в сенате, диктатор, когда все приготовления для этой войны были уже окончены, дал обет, согласно сенатскому постановлению, отпраздновать, по взятии Вей, Великие игры и, обновив храм Матери Матуты
[364], освятить его, хотя это освящение уже раньше было совершено царем Сервием Туллием.
