Выступив с войском из города, население которого не столько надеялось, сколько находилось в состоянии ожидания, Камилл первый бой с фалисками и капенцами завязал в Непетской области. Здесь все было выполнено с величайшим расчетом и предусмотрительностью, а потому, как это обыкновенно бывает, действия сопровождались и удачей. Он не только разбил врагов в сражении, но и отнял у них лагерь, завладев при этом огромной добычей, бóльшая часть которой поступила к квестору, и не так много досталось воинам. Отсюда войско было направлено к Вейям, где возвели форты вплотную, один подле другого, и где воинам, согласно приказу главнокомандующего, запрещавшему вступать в сражение без его позволения, было велено прекратить схватки, которые часто ни с того ни с сего завязывались между городской стеной и римским валом, и заняться работой. Самой важной и самой трудной работой был подземный ход, который начали проводить в неприятельскую крепость. Чтобы не прерывать этой работы, а вместе с тем и не истомлять людей бессменным трудом под землей, Камилл приказал всех землекопов разделить на шесть партий. Каждой партии для работы назначено было по шесть часов, сменяясь вкруговую; работу приказано было не прекращать ни днем ни ночью, пока не будет прорыт путь в крепость.
20. Видя победу уже в своих руках, видя, что сейчас должен быть взят богатейший город и что добычи будет столько, сколько не могло бы быть, если бы все войны, бывшие раньше, соединить в одну, и не желая впоследствии навлечь на себя ни гнева воинов скупым разделом добычи, ни ненависти патрициев расточительной щедростью, диктатор отправил в сенат письмо с сообщением, что, благодаря милости бессмертных богов, его предусмотрительным мерам и настойчивости воинов, Вейи уже будут во власти римского народа. Как, по их мнению, надлежит поступить с добычей?
В сенате высказывалось два противоположных мнения. Одно мнение выразил старик Публий Лициний, который, говорят, спрошенный сыном прежде других, сказал, что он стоит за обнародование эдикта, предлагающего всем, кто хочет принять участие в дележе добычи, идти в лагерь под Вейи. Другое исходило от Аппия Клавдия, который, нападая на такую щедрость, как на небывалую, расточительную, неравномерную и безрассудную, стоял за употребление взятых у неприятелей денег на жалованье воинам с целью облегчить плебеям тяжесть налога, раз уж сенаторы находят непозволительным помещение этих денег в истощенную войнами казну. Тогда участие в этом подарке в равной степени ощущалось бы всеми семействами, а алчущие расхищения руки праздных горожан не воспользовались бы раньше храбрых воителей принадлежащей им наградой; как почти всегда и бывает в результате, что тот, кто несет больший труд и опасность, обыкновенно остается позади других при приобретении добычи. Лициний на это возражал, что такое употребление денег будет постоянно возбуждать подозрение и ненависть и подавать повод к обвинениям перед плебеями и, следовательно, к смутам и новым законопроектам; поэтому было бы лучше задобрить этим подарком плебеев, помочь истощенным и обедневшим от взноса налога в течение стольких лет и дать им почувствовать, что добыча – это вознаграждение им за ту самую войну, в течение которой они почти что состарились. Больше удовольствия и больше радости будет в том случае, если каждый понесет домой то, что взял сам собственными руками у врага, чем получить даже и больше, но по усмотрению другого. Сам диктатор желает избежать ненависти и обвинений за раздел добычи; поэтому он обратился к сенату; сенат, в свою очередь, должен решение дела, предложенного ему, предоставить плебеям и позволить каждому иметь то, что даст ему жребий войны. Последнее мнение показалось более основательным, потому что оно могло вызвать в народе расположение к сенату. Итак, был издан указ, разрешавший всем, кто захочет, идти за вейской добычей в лагерь к диктатору.
21. Огромная толпа народа отправилась в лагерь и переполнила его. Тогда диктатор, совершив ауспиции, вышел к войску и, приказав воинам вооружиться, сказал: «Под твоим предводительством, Пифийский Аполлон, и по твоему внушению иду я, чтобы сокрушить город Вейи, и обещаю тебе из него десятую долю добычи. Молю я также и тебя, Юнона Царица, ныне обитающая в Вейях
[365], последуй за нами, победителями, в наш город, который скоро будет и твоим, где тебя примет храм, достойный твоего величия». Произнеся такую молитву и пользуясь избытком людей, Камилл наступает на город со всех пунктов, чтобы не дать заметить врагам опасности, грозившей им со стороны подкопа. Вейяне не знали того, что они уже обречены на гибель и своими собственными прорицателями, и чужеземными оракулами, что к доле в добыче, ожидаемой от них, призваны уже боги, а другие вызваны молитвами из их города и взирают на новые места пребывания в храмах врагов. Они не знали, что проводят последний день, и менее всего ожидали того, что стены уже подрыты подкопом и крепость уже наполнена врагами. Вооруженные горожане, каждый по мере сил своих, бегут по разным направлениям на стены и только удивляются, почему римляне, из числа которых до сих пор в течение стольких дней ни один ни на шаг не отходил от своего поста, теперь, словно в припадке внезапного исступления, очертя голову, бегут к стенам.
К этому именно моменту приурочивают баснословный рассказ, будто в то самое время, когда царь вейский закалывал жертву, римские воины, бывшие в подкопе, услышали слова гаруспика, говорившего, что победа достанется тому, кто рассечет внутренности приносимой жертвы. Эти слова будто бы побудили римлян приоткрыть подкоп и похитить внутренности, которые затем отнесли к диктатору. Но раз дело касается таких отдаленных событий, мне, полагаю, остается только признать несомненным то, что лишь похоже на правду; а подтверждать или опровергать подобные легенды, которые больше годятся для сцены, интересующейся диковинами, чем для достоверной истории, не стоит труда.
Тем временем из подкопа, наполненного отборными воинами, совершенно неожиданно вышли вооруженные люди прямо в храм Юноны, находившийся в вейской крепости, и одни сзади нападают на врагов, стоявших на стенах, другие открывают запоры в воротах, третьи поджигают крыши домов, с которых женщины и слуги бросали камни и черепицу. Все огласилось криком, в котором слышались голоса испуга и ужаса и среди них вопли женщин и детей. В одну минуту защитники города были сброшены со всех стен и город наполнился врагами, из которых одни толпою врывались в открытые ворота, а другие взлезали на покинутые стены. Бой шел повсюду и стал утихать только тогда, когда лежало уже множество трупов; тут диктатор через глашатая отдает приказ не трогать безоружных. Этим был положен конец кровопролитию.
Потом безоружные стали сдаваться, и воины, с разрешения диктатора, разбегаются за добычей. Видя своими глазами, что добычи несут гораздо больше и что она ценнее, чем можно было ожидать и надеяться, Камилл, говорят, воздымая руки к небу, молился, прося, если кому из богов и людей покажется счастье его и римского народа чрезмерным, то да позволено будет утолить эту зависть возможно меньшим несчастьем лично для него и для всего римского народа
[366]. Предание гласит, что, поворачиваясь во время совершения этой молитвы, он поскользнулся и упал; этот случай, по мнению людей, делающих заключение о событиях по последствиям, служил предвестием наступившего вскоре осуждения самого Камилла, а потом и взятия Рима, что случилось несколько лет спустя. Весь тот день был употреблен на избиение врагов и расхищение громаднейших богатств города.
