92. Большинству союзников не понравилась эта речь, но они хранили молчание. Тогда коринфянин Сокл выступил со следующей речью: «Наверное небо будет под землей, а земля поднимется высоко над небом, местожительством людей станет море, а рыбы поселятся там, где живут люди, если вы, лакедемоняне, решитесь упразднять равноправие и восстановлять в государствах тиранию, потому что нет ничего среди людей оскорбительнее и кровожаднее, как тирания. Если вам кажется, что управление государств тиранами хорошо, то прежде всего поставьте тирана у себя и только потом пытайтесь назначать его другим. До сих пор вы сами не испытали власти тиранов и сильно остерегаетесь того, как бы в Спарте не было тирании, и с союзниками обращаетесь недостойно. Если бы вы подобно нам испытали власть тиранов, то предложили бы совет более благоразумный, нежели теперь. Коринфяне имели некогда такое государственное устройство: олигархию, причем олигархи, именовавшиеся Бакхиадами, управляли государством, выдавали дочерей своих замуж и женились только в собственной среде. У одного из олигархов – Амфиона – родилась хромая дочь по имени Лабда; никто из Бакхиадов не хотел жениться на ней; взял ее в жены сын Эхекрата Эетион, родом из деревни Петры, в отдаленном колене происходивший от лапифа, а именно Кенея. Ни от этой женщины, ни от какой другой у него не было детей. Тогда он отправился в Дельфы вопросить оракула относительно потомства. При входе его пифия тотчас произнесла следующие слова:
Никто, Эетион, не чтит тебя подобающими почестями.
Лабда беременна и родит катящуюся скалу,
Она обрушится на людей власть имущих и накажет Коринф.
Это изречение оракула каким‑то образом стало известно Бакхиадам; и раньше в Коринфе они получили непонятное изречение, означавшее то же самое, что гласил теперь оракул Эетиона, а именно:
Забеременеет орел в скалах и родит льва,
Мощного, плотоядного; многим сокрушит он члены.
Хорошо обдумайте это, коринфяне,
Занимающие прекрасную Пирену и высоко стоящий Коринф.
Таково было изречение, полученное Бакхиадами раньше и тогда непонятое; теперь, услыхав об оракуле Эетиона, они тотчас поняли и прежнее изречение, так как оно согласовалось с Эетионовым. Поняв смысл оракулов, Бакхиады держали, однако, это втайне, решив погубить будущее дитя Эетиона. Поэтому, лишь только жена его родила, они отправили десять человек из своих в ту деревню, где жил Эетион, с поручением умертвить ребенка. Прибыв в Петру и явившись во двор Эетиона, они требовали новорожденного. Не зная, зачем явились эти люди, и предполагая, что они спрашивают ребенка из расположения к отцу, мать вынесла ребенка и вручила одному из них. Дорогой они порешили, что тот из них обязан кинуть ребенка оземь, кто прежде всех взял его. Когда Лабда отдала ребенка, то дитя по соизволению свыше улыбнулось. Этот человек заметил улыбку, и жалость удержала его от убийства. Сжалившись над ребенком, он передал его другому, тот третьему; так передавался мальчик из рук в руки всеми десятью лицами, потому что никому не хотелось убивать его. Поэтому они возвратили ребенка родительнице и, выйдя вон, остановились у дверей и заспорили, так как все обвиняли друг друга, а больше всего первого взявшего ребенка за то, что он не исполнил общего решения. Наконец, по прошествии некоторого времени они решили войти в дом опять и умертвить мальчика всем вместе. Но Коринфу суждено было претерпеть несчастья от потомства Эетиона. Действительно, Лабда стояла у самых дверей и слышала все происходившее. Она испугалась, как бы они не переменили своего решения, не взяли бы ребенка вторично и не убили его; поэтому мать унесла его и спрятала в надежнейшее место, в ящик: она была убеждена, что если они возвратятся и примутся за розыски, то обыщут все. Так и случилось. Когда посланцы вошли в дом и после розысков не нашли ребенка, то порешили возвратиться домой и объявить пославшим, что они сделали все согласно поручению. По возвращении домой так они и сказали. После этого сын Эетиона стал расти, и ему дано было имя Кипсела от ящика, потому что он избежал грозившей ему опасности благодаря ящику. Когда Кипсел возмужал и обратился за советом к оракулу в Дельфах, то получил двусмысленный ответ и, полагаясь на него, сделал покушение на власть и захватил Коринф. Оракул гласил следующее:
Блажен муж, вступающий в мой дом,
Кипсел, сын Эетиона, царь славного Коринфа,
И он сам, и дети его, но не дети его детей.
Таково было изречение оракула, а по достижении тирании Кипсел вел себя так: многих коринфян сослал, многих лишил имущества и гораздо больше еще казнил. Процарствовав тридцать лет, он благополучно кончил жизнь, а власть его наследовал сын Периандр. Сначала Периандр был добрее отца, но после сношений через послов с милетским тираном Фрасибулом он стал еще кровожаднее Кипсела. Так, он отправил к Фрасибулу глашатая и через него спрашивал тирана, каким образом может установить надежнейший и наилучший образ правления. В ответ на это Фрасибул вывел за город прибывшего от Периандра глашатая, пошел на засеянное поле, проходя по ниве, спрашивал глашатая неоднократно, зачем он пришел из Коринфа; при этом срывал каждый колос, который находил выдающимся над прочими колосьями, сорванные колосья бросал прочь и проделывал это до тех пор, пока не истребил таким образом самой лучшей и густейшей части нивы. Так прошел он по целому полю и отпустил глашатая, не сказав ему ни слова. Когда глашатай возвратился в Коринф и Периандру сильно хотелось услышать совет Фрасибула, то глашатай отвечал, что он удивляется, зачем его послали к человеку помешанному, портящему собственное добро, и при этом рассказал, что было сделано Фрасибулом. Но Периадр понял этот поступок и сообразил, что Фрасибул советует ему казнить выдающихся личностей. С этого времени он стал проявлять относительно граждан всевозможную жестокость. Что уцелело у Кипсела от казней и ссылки, то истреблено было Периандром. Кроме того, однажды велел он раздеть всех коринфских женщин ради жены своей Мелиссы. Дело в том, что тиран отправил послов в Феспротию на реке Ахеронт вопросить оракул мертвых* об имуществе, доверенном ему каким‑то другом. Появившаяся Мелисса отказалась указать или назвать место, где хранится доверенное добро, потому что она не имеет одежды и зябнет: то платье, которое он похоронил вместе с нею, оказалось для нее совершенно бесполезным, так как оно не было сожжено. В подтверждение справедливости своих слов она выразилась, что Периандр положил хлеб на холодную печь. Извещенный об этом, тиран – довод призрака был для него убедителен, потому что он имел сообщение с Мелиссой, уже умершей, – тотчас сделал распоряжение через глашатая, чтобы все коринфские женщины явились в храм Геры. Женщины отправились как бы на празднество в самых нарядных платьях, а он велел поставленным для этой цели телохранителям раздеть всех женщин без исключения, как свободных, так и служанок их; все платье велел снести в яму, посвятить Мелиссе и сжечь. Когда он сделал это и вторично послал к оракулу, призрак Мелиссы указал то место, где было положено достояние друга. Знайте же, лакедемоняне, что такое тирания и каковы дела ее. Мы были очень удивлены тогда уже, когда узнали, что вы вызвали Гиппия; теперь мы изумлены еще больше, слушая ваше предложение, а потому заклинаем вас эллинскими богами, не восстановляйте в государствах власти тиранов. Неужели вы не оставите ваших намерений и попытаетесь вопреки справедливости возвратить Гиппия? Знайте, что коринфяне не одобряют вашего поведения». Такова была речь коринфского посла Сокла.
