8. После покорения Египта Ксеркс вознамерился предпринять поход на Афины и с этой целью созвал чрезвычайное собрание достойнейших персов*, чтобы выслушать их мнения и в присутствии всех их высказать собственные желания. Когда персы собрались, Ксеркс сказал им следующее: «Не я первый ввожу в вашу среду эти нравы, я унаследовал их от предков и останусь верен им. Как рассказывают старшие, мы никогда еще не предавались праздности со времени уничижения Астиага Киром и отнятия господства у мидян. Такова воля божества, и во исполнение ее мы счастливо совершаем многие предприятия. Вам хорошо известно, и нет нужды напоминать, какие народы были завоеваны и приобретены Киром, Камбисом и отцом моим Дарием. Что касается меня, то, наследовав царский престол, я был озабочен тем, как бы не умалить царского достоинства, которым облечены были мои предки, и не меньше их приумножить могущество персов. Среди этих забот я убеждаюсь, что мы можем стяжать себе славу и приобрести страну не меньше и не хуже и даже прекраснее и благодатнее нашей державы, но и покарать врагов. Я созвал вас теперь для того, чтобы открыть вам мои замыслы. Я намерен перекинуть мост через Геллеспонт и повести войско через Европу на Элладу, чтобы наказать афинян за все то, что они учинили персам и отцу моему. Вы знаете, что уже отец мой Дарий готовился к походу на этот народ; но он умер и потому не мог наказать виновных. В борьбе за него и за всех персов я не сложу оружия до тех пор, пока не возьму и не сожгу Афины, жители которых обидели и меня, и отца моего. Ведь они вместе с Аристагором, рабом моим, вторглись в Сарды и предали пламени рощи святыни*. Что они сделали с нами потом, когда под предводительством Датиса и Артафрена мы вступили в их земли, это, я полагаю, известно всем вам. Именно за это я и решил идти на них войной; сверх того рассчитываю извлечь из похода следующие выгоды: если мы завоюем афинян и соседний с ними народ, занимающий землю фригийца Пелопса*, то пределы Персидской земли раздвинем до эфирного царства Зевса. Солнце не будет взирать больше ни на какую страну за пределами нашей: я вместе с вами пройду всю Европу и все земли превращу в одну. Если мы покорим названные здесь народы, то, как говорят, не останется больше ни одного города, ни одного народа, которые дерзнули бы на бой с нами. Итак, мы наложим иго рабства как на виновных перед нами, так и на невинных. Я буду признателен, если вы исполните следующее: каждый из вас должен явиться со всей поспешностью к тому времени, которое я для этого назначу, и тот, кто явится с лучше всего вооруженным войском, получит от меня такие подарки, какие считаются у нас наиболее почетными. Так вы должны поступить, а чтобы настоящее предприятие не казалось моим личным делом, я предлагаю его на общее обсуждение, и пускай каждый желающий из вас выскажет свое мнение». Так закончил он свою речь.
9. После Ксеркса говорил Мардоний: «Ты, владыка, превосходишь всех персов не только прежде живших, но и будущих. Все, тобой сказанное, прекрасно и истинно, и то особенно, что ты не позволишь ионянам, живущим в Европе, жалкому народу, издеваться над нами. Страшно сказать, что мы, покорив и поработив саков, индийцев, эфиопов, ассирийцев и многие другие могущественные народы, не потому что они причинили персам какую‑нибудь обиду, но из желания приумножить наше могущество, – что мы не покараем эллинов за причиненные нам обиды. Чего нам страшиться? Неужели огромного войска или громадного богатства? Но ведь мы знаем их боевую силу, знаем и убожество, их ведь мы покорили сынов их, тех, которые живут в нашей земле и именуются ионянами, эолийцами и дорийцами. Я сам испытал уже этот народ, когда по приказанию твоего отца ходил на них войной: я дошел было до Македонии, немного оставалось уже до самых Афин, и никто не вступил с нами в бой. Впрочем, как мне рассказывают, эллины ведут войны по невежеству и глупости бессмысленнейшим способом. Объявив друг другу войну, они выбирают прекраснейшую, совершенно ровную местность, там сходятся и ведут бой; вследствие этого даже победитель удаляется с поля битвы с большими потерями; о побежденных я не говорю вовсе: они гибнут поголовно. Им, как людям одного языка, следовало бы прибегать к глашатаям и посольству и при их посредстве или каким‑либо другим способом, а не битвами улаживать споры. Если же воевать друг с другом решительно необходимо, то каждая сторона должна изыскать для сражения такое место, где она наименее одолима, и только в таком месте испытывать противника. Однако при всем безрассудстве в военном деле эллины не решались сражаться со мной, хотя я дошел с войском до Македонии. Кто же, царь, дерзнет выступить войной против тебя, когда ты ведешь с собой все народы и весь флот Азии? Я уверен, эллины не отважатся на это. Если же я ошибаюсь, и безрассудство вселит в них дерзость выступить против нас, то пускай узнают, что мы в военном деле сильнейший из народов. Однако будь что будет, но следует попытать счастья. Ничего не делается само по себе; напротив, опытом человек достигает всего». Мардоний кончил, подкрепив своей речью мнение Ксеркса.
10. При всеобщем молчании персов, не осмеливавшихся высказать что‑либо против предложения, только Артабан, сын Гистаспа, как дядя Ксеркса, стал говорить смело: «Если не высказаны мнения, одно другому противоречащие, то нельзя и выбрать лучшего из суждений и необходимо довольствоваться одним; напротив, выбор становится возможным, если высказаны противоречивые мнения: подобно этому чистое золото познается нами не само по себе; только через трение о камень одного золота подле другого мы отличаем лучшее из них. Уже твоему отцу и брату моему Дарию я советовал не ходить войной на скифов, так как народ этот вовсе не имеет городов. Но он не внял моему совету, рассчитывая покорить скифов – кочевников, но вернулся из похода, потеряв много доблестных воинов. Ты же, царь, собираешься идти войной на народ, превосходящий скифов и почитающийся храбрейшим на море и на суше. Предприятие это опасно, должен сказать тебе правду. Так, ты утверждаешь, что перекинешь мост через Геллеспонт и поведешь войско через Европу в Элладу. Но допустим, что ты потерпишь поражение на суше или на море, или же здесь и там; ведь народ этот почитается храбрым и храбрость его засвидетельствована тем, что афиняне одни истребили столь многочисленное войско, вторгшееся в Аттику с Датисом и Артафреном. Однако предположим, что им не удастся победить на суше; в таком случае я страшусь того, что они ударят на наши корабли и, одержав победу в морской битве, поплывут к Геллеспонту и там снимут мост. Я не строю этих предположений сам, из собственной головы, но припоминаю, как велико было бедствие, чуть было не постигшее нас в то время, когда отец твой соединил берега Боспора Фракийского, положил мост на Истре и перешел к скифам! Тогда скифы всячески старались убедить ионян, которым была поручена охрана переправы через Истр, снять этот мост. И если бы в то время тиран милетский Гистией согласился с мнением прочих тиранов и не восстал бы против этого, то персидское могущество было бы сокрушено. Страшно даже сказать, что судьба царя всецело находилась в руках одного человека! Поэтому без крайней нужды не подвергай себя такой опасности и послушай меня. Нынешнее собрание распусти; обдумай дело наедине и после того объяви им, если тебе будет угодно, такое решение, какое найдешь наилучшим. Благоразумное решение, по моему мнению, величайшее благо, ибо, если бы даже случилось что‑либо вопреки такому решению, это последнее сохраняет свою силу и не осуществляется только случайно. Напротив, лицо, принявшее нелепое решение, даже в случае удачи, нападает только на счастливую находку; решение его все же остается нелепым. Ты видишь, как божество молнией поражает животных, выдающихся над другими, не дозволяя им возноситься. Напротив, животные мелкие не раздражают его. Ты видишь также, что оно всегда мечет свои перуны в наибольшие здания и в самые высокие деревья: божеству приятно калечить все выдающееся. Подобно этому и по следующей причине громадное войско может быть сокрушено малочисленным: если из зависти божество наведет на него страх или ударит в него молнией, то неизбежно войско погибнет постыдной смертью. Божество не терпит, чтобы кто‑нибудь другой, кроме его самого, мнил высоко о себе. Торопливость в каком бы то ни было деле ведет к неудачам, обыкновенным последствием которых бывают тяжелые потери; выжидание, напротив, приносит выгоды, которые обнаруживаются, если не тотчас, то со временем. Вот, царь, мой совет тебе. А ты, Мардоний, сын Гобрия, перестань говорить пренебрежительно об эллинах, так как они не заслуживают осуждения. Клеветой на эллинов ты подстрекаешь царя к походу на них; к этому направлены, я вижу, все твои усилия. Но этого не должно быть: клевета – величайшее зло. В клевете двое виновных и один обиженный: клеветник виновен в том, что возводит напраслину на отсутствующего; виновен в этом и тот, кто доверяется клеветнику прежде, чем точно узнает дело. Отсутствующий терпит при этом дважды: от одного потому, что оклеветан им, от другого потому, что он считает его дурным человеком. Впрочем, если война с этим народом должна быть во что бы то ни стало, пускай так; но сам царь должен оставаться в Персии, мы оставим здесь же в качестве заложников и детей наших. В поход выступай ты один, возьми с собой людей по собственному выбору, собери себе войско, какое хочешь. Если предприятие кончится для царя так, как ты говоришь, пускай дети мои будут казнены, а вместе с детьми и я; если же дело кончится так, как я предвещаю, пускай та же участь постигнет твоих детей и тебя вместе с ними, если ты возвратишься домой. Наконец, если не пожелаешь принять этого условия и, невзирая ни на что, поведешь войско против Эллады, предсказываю следующее: когда остающиеся здесь персы получат весть о том, что Мардоний навлек на персов тяжкое бедствие, а сам погиб где‑нибудь в Афинской или Спартанской земле, если еще не раньше, в дороге, и растерзан птицами и собаками, тогда ты узнаешь тот народ, против которого советуешь царю идти войной». Так говорил Артабан.
