40. Впереди шли носильщики и вьючный скот; за ними следовало составленное из всевозможных народностей войско, смешанное, без разделения по народностям. Когда прошло больше половины войска, образовался промежуток, и воины не шли вместе с царем. Впереди царя шла тысяча отборных персидских всадников*. За ними следовала тысяча воинов, вооруженных копьями, также выбранных из всех персов; они шли с копьями, опущенными к земле; дальше шли десять священных лошадей, так называемых нисейских, в прекраснейшей сбруе. Нисейскими называются лошади вот почему. Есть в Мидии обширная равнина по имени Нисей; на этой‑то равнине и водятся величественные лошади. За десятью лошадьми следовала священная Зевсова колесница*, которую везла восьмерка белых лошадей; позади этих лошадей шел пешком возница с уздой в руках, ибо никто из людей не достоин всходить на колесницу. За священной колесницей следовал сам Ксеркс в боевой колеснице, заряженной нисейскими лошадьми; подле него шел возница по имени Патирамф, сын перса Отана.
41. Так выступил Ксеркс из Сард. Из боевой колесницы он, когда хотел, переходил в колесницу более удобную для дороги. Позади его шли копьеносцы, храбрейшие и знатнейшие из персов, числом тысяча, с поднятыми копьями. Далее следовала другая тысяча всадников из отборных персов; наконец, за этой конницей шло десять тысяч пехоты, выбранной из числа прочих персов. Тысяча человек пехоты имели на своих копьях вместо нижних острых концов золотые гранатовые яблоки. Эти воины кольцом окружали остальных воинов. Девять тысяч человек шли в середине и имели на копьях серебряные гранатовые яблоки. Впрочем, золотые гранатовые яблоки имели и те воины, которые шли с опущенными к земле копьями, тогда как те, что были ближе к царю, имели на копьях золотые яблоки (вместо гранатов). За этими десятью тысячами* следовало десять тысяч персидской конницы. За конницей оставалось свободное пространство в целых два стадия, и наконец, шло смешанной толпой остальное войско.
42. Путь свой из Лидии войско направило к реке Каик и в Мисийскую землю. Отправившись от Каика, войско оставило с левой стороны гору Кану и через Атарней прибыло в Карену. Отсюда оно прошло через фиванскую равнину и миновало города Атрамиттий и пеласгийский Антандр; затем, оставив влево гору Иду, войско вступило в Троянскую землю. Во время ночной остановки под Идой над войском в первый раз разразилась гроза с молнией, погубившая очень много народу.
43. По прибытии войска к реке Скамандр – это была первая река со времени выступления войска из Сард, вода в которой иссякла и была недостаточна для утоления жажды и войска и скота, – Ксеркс пожелал взглянуть на замок Приама и поднялся к нему. Осмотрев замок и подробно расспросив тамошних жителей, Ксеркс принес в жертву Афине Троянской тысячу быков, а маги совершили возлияние героям Троянской войны. После этого ночью военный лагерь был объят ужасом. С рассветом войско выступило оттуда, причем на пути его остались влево города Ретий, Офриней и Дардан, пограничный с Абидосом, а вправо тевкрские Гергифы.
44. Находясь в Абидосе, Ксеркс пожелал сделать смотр всему войску. Действительно, уже заранее устроен был в этом городе на холме высокий трон из белого мрамора собственно для царя; устроили его жители Абидоса по заблаговременному распоряжению Ксеркса. Он сел здесь и, глядя сверху по направлению к берегу, смотрел на сухопутное и морское войско; при этом возымел желание посмотреть и морское сражение. Когда такое сражение произошло и победу одержали сидонские финикияне, царь остался доволен и сражением, и войсками.
45. При виде того, как весь Геллеспонт покрыт кораблями, как все побережье и вся абидосская равнина полны народом, Ксеркс назвал себя блаженным, а потом заплакал.
46. Слезы заметил дядя его Артабан, который вначале свободно высказал свое мнение Ксерксу и отговаривал его от похода на Элладу. Заметив слезы Ксеркса, он спросил его: «Как различно, царь, твое теперешнее поведение от того, что сделано тобой немного раньше: тогда ты объявил себя блаженным, а теперь плачешь». «Скорбь овладела мной, – отвечал Ксеркс, – когда я подумал, как вообще коротка человеческая жизнь, если из такого множества людей ни один не доживет до ста лет». «В жизни нашей мы терпим и другое, более печальное, – возразил Артабан. – При всей краткости жизни нет ни одного такого счастливца ни из этих, ни из прочих людей, который бы не один, а много раз не пожелал скорее умереть, нежели жить. Постигающие нас несчастья и мучающие нас болезни делают то, что и краткая жизнь кажется нам долгой. Поэтому смерть становится для человека желаннейшим убежищем от тягостей жизни; божество, позволив вкусить нам сладость существования, оказывается завистливым к нему».
47. Ксеркс отвечал на это так: «Перестанем, Артабан, говорить о человеческой жизни, хотя она действительно такова, какой ты определяешь ее, и, обладая счастьем, не будем вспоминать о несчастьях. Скажи мне лучше вот что: если бы призрак сновидения не предстал тебе с такой ясностью, оставался ли бы ты при прежнем мнении, отговаривал ли бы меня идти на Элладу или же переменил бы твое мнение? Отвечай мне решительно». Артабан отвечал: «Да исполнится, царь, явившееся сновидение так, как мы оба того желаем; однако и до сих пор я преисполнен страха и не владею собой, когда вспоминаю многое и вижу, что у тебя есть два опаснейших врага».
48. «Странный ты человек, – возразил на это Ксеркс. – О каких двух опаснейших врагах говоришь ты? Не достаточно ли наше сухопутное войско? Или тебе кажется, что войско эллинское далеко превосходит наше численностью? Или же флот наш уступает эллинскому, или то и другое вместе? Ведь если ты находишь, что силы наши недостаточны вследствие этого, то в самом скором времени может быть набрано другое войско».
49. «Нет, царь, – отвечал Артабан. – Ни один благоразумный человек не может считать недостаточными ни сухопутное наше войско, ни морское, и если бы ты собрал большие полчища, то два врага, о которых я говорю, стали бы еще опаснее. Эти два врага – суша и море. Во – первых, мне кажется, нигде море не имеет такой обширной гавани, которая на случай бури могла бы вместить этот твой флот и сохранить в целости твои корабли. Не говорю уже о том, что одной гавани недостаточно, что они должны бы быть на всем побережье, вдоль которого ты идешь. Тогда как нет у тебя достаточно вместительных гаваней, вспомни, что случайности управляют людьми, а не люди случайностями. Назвав одного из двух врагов твоих, я назову и другого. Суша – враг твой по следующей причине: если тебе на пути не встретится никакого препятствия, то земля будет тем большим врагом твоим, чем больше вперед ты пройдешь, пробираясь все дальше и дальше; полноты благополучия никогда не существует для людей. Поэтому, если ты не встретишь на пути никакого препятствия, я утверждаю, что земля тем вернее принесет тебе голод, чем дальше будешь идти и чем больше будет пройденная земля. Истинно мужественный человек должен обнаруживать робость в то время, когда на что‑либо решается, должен взвесить все случайности, но при исполнении необходимо быть отважным».
50. «Действительно, Артабан, – отвечал Ксеркс, – ты правильно обсуждаешь все это. Но не следует бояться всего, все одинаково принимать во внимание; ибо если бы при каждом предстоящем деле ты захотел одинаково взвешивать всевозможные случайности, то ты бы никогда ничего не сделал. Лучше смело приниматься за все и испытать половину бед, нежели заранее страшиться всякой случайности и никогда ничего не потерпеть. Далее, если ты станешь оспаривать все, что бы ни говорилось, то рискуешь ошибаться в такой же мере, как и твой противник. То и другое сводится к одному. Да может ли человек знать достоверно? Думаю, что не может. Людям, решающимся действовать, обыкновенно бывают удачи; напротив, редко удается людям все взвешивающим и медлительным. Ты видишь, какого могущества достигло Персидское государство. Между тем, если бы предшествовавшие мне владыки Персии были такого образа мыслей, как ты, или если бы они не были таковыми сами, но имели подобных советников, то ты бы никогда не увидел такой мощи государства. Они шли навстречу опасностям и тем усилили государство до такой степени. Большие успехи достигаются большими опасностями. Соревнуясь с предками, мы выступили в путь в прекраснейшую пору года, покорим всю Европу и возвратимся домой, нигде не испытав ни голода, ни какого‑либо другого бедствия. Во – первых, мы сами снабжены в пути съестными припасами в изобилии; во – вторых, будем иметь хлеб от всех народов, в земли которых придем; ведь мы идем воевать с земледельцами, а не с кочевниками».
