91. Когда варвары, спасаясь, пустились бежать к Фалеру, эгинцы устроили на них засаду в проливе и совершили замечательные подвиги. Тогда как афиняне в общем смятении разбивали те из кораблей, которые оказывали им сопротивление или убегали, эгинцы повреждали корабли, отплывавшие к Фалеру; несколько раз корабли, убегавшие от афинян, попадали на пути своем в руки эгинцев.
92. В это время случайно повстречались корабли Фемистокла, преследовавшего неприятельский корабль, и эгинца Поликрита, сына Криоса, напавшего на тот самый сидонский корабль, который захватил было корабль эгинский, стоявший на передовом посту у Скиафа. На этом корабле находился сын Исхеноя Пифей, которого персы изрубили и из удивления к его храбрости держали на корабле. Сидонский корабль, везший Пифея, взят был в плен вместе с персами, так что Пифей живым доставлен был на Эгину. При виде аттического корабля, Поликрит по особому знаку признал его за судно начальника, громким голосом вызвал Фемистокла, глумился над ним и с укоризной напоминал о «сочувствии эгинцев мидянам». Поликрит укорял в этом Фемистокла после того, как напал на неприятельский корабль. Между тем варвары, корабли которых уцелели, бежали и прибыли в Фалер под защиту сухопутного войска.
93. В этой морской битве наибольшую славу из эллинов стяжали себе эгинцы, потом афиняне, а из отдельных воинов эгинец Поликрит и афиняне – Евмен, сын Анагирунта, и Аминий из Паллены, который преследовал и Артемисию. Если бы Аминий знал, что Артемисия была на этом корабле, то не перестал бы преследовать его до тех пор, пока не захватил бы корабля или сам не был бы взят в плен. Так приказано было начальникам афинских трирем; кроме того, назначена была награда в десять тысяч драхм тому, кто захватит Артемисию живой, ибо они сильно негодовали на то, что женщина пошла на войну против Афин. Но она, как мы сказали выше, убежала; в Фалере же укрылись и прочие варвары со своими уцелевшими кораблями.
94. По словам афинян, коринфский вождь Адимант, лишь только корабли сразились, немедленно в страхе и ужасе велел снять паруса и бежал; коринфяне при виде бегства начальнического судна также отступили. Когда, убегая, они находились подле святилища Афины Скирады, что на Саламине, встретилось им, продолжают афиняне, по божескому соизволению быстроходное судно, которого, как оказалось, никто не посылал; при встрече с судном коринфяне ничего еще не знали о том, что сталось с флотом. Что это было делом божества, коринфяне заключили из следующего: приблизившись к кораблям, находившиеся в судне люди сказали: «Ты, Адимант, повернул назад свои корабли, покинул эллинов и обратился в бегство, а они теперь одерживают такую победу над неприятелем, какой сами желали». Так как Адимант не верил известию, то они снова сказали, что готовы отдаться ему в качестве заложников и принять смерть, если эллины не окажутся победителями. Только после этого Адимант и прочие коринфяне повернули назад свои корабля и явились в стоянку эллинов, когда все кончилось. Такая молва о коринфянах идет от афинян; сами они отвергают этот рассказ и утверждают, что в морском сражении они были в числе первых; согласно с ними свидетельствует и остальная Эллада.
95. Сын Лисимаха афинянин Аристид, о котором я упоминал недавно как о наилучшем человеке, поступил следующим образом во время битвы при Саламине. Взял с собой много тяжеловооруженных воинов из числа расставленных вдоль саламинского берега, афинян по происхождению, и высадился с ними на остров Пситталию; они перебили всех персов, находившихся на этом островке.
96. Когда сражение кончилось, эллины вытащили на Саламин все находившиеся еще там обломки кораблей и приготовлялись к новой морской битве в уверенности, что царь снова употребит в дело уцелевшие корабли. Между тем западный ветер подхватил множество корабельных обломков и понес их к берегу Аттики, к так называемому мысу Колиада. Так целиком исполнилось не только то изречение оракула об этой морской битве, которое приписывается Бакиду и Мусею, но и те слова относительно вынесенных сюда обломков кораблей, которые за много лет до того произнесены были афинским прорицателем Лисистратом в изречении, остававшемся непонятным для всех эллинов, а именно:
Колиадские женщины будут жарить на веслах.
Это и должно было исполниться по удалении персидского царя.
97. При виде поражения Ксеркс боялся, как бы кто‑либо из ионян не посоветовал эллинам или же как бы не вздумали они сами плыть к Геллеспонту для разрушения мостов; он боялся гибели, если будет отрезан в Европе, и потому стал помышлять о бегстве. Желая скрыть это намерение от эллинов и собственных воинов, он велел делать насыпь к Саламину, связать вместе финикийские суда, чтобы они служили мостом и стеной, и готовился к битве, как бы собираясь дать новое сражение на море. Видя такое поведение Ксеркса, все были вполне убеждены, что он серьезно решил оставаться и вести войну; только Мардоний, как наилучше знавший его характер, ничем этим не обманывался.
98. В то же время Ксеркс послал в Персию гонца с известием о постигшем его несчастье. Среди смертных существ нет такого, которое достигало бы места назначения быстрее персидского вестника; так искусно это устроено персами. Рассказывают, что на сколько бы дней ни тянулся весь путь, на всем его протяжении расставляется столько лошадей и людей, чтобы на каждое расстояние в один день пути приходилось по одной лошади и по одному человеку. Ни снег, ни дождь, ни жара, ни ночь не могут воспрепятствовать тому, чтобы каждый из них совершил предлежащий путь с возможной быстротой. Первый гонец передает возложенное на него поручение второму, второй третьему; и так все дальше поручение передается от одного другому, подобно тому как у эллинов совершается ношение факела на празднике Гефеста. Эту почту на лошадях персы называют «ангарейон».
99. Первое полученное в Сузах известие о том, что Ксеркс взял Афины, привело в такой восторг остававшихся дома персов, что они все улицы усыпали миртами, воскуряли фимиам, приносили жертвы и предавались пиршествам. Напротив, второе пришедшее к персам известие так потрясло их, что все они разорвали на себе одежды и разливались в бесконечных воплях и жалобах, причем Мардония считали виновником бед. Так вели себя персы не столько из горя о гибели кораблей, сколько из страха за Ксеркса, и это продолжалось все время до тех пор, пока появление самого Ксеркса не успокоило их.
100. Когда Мардоний увидел, как тяжко удручен Ксеркс исходом морской битвы, и подозревал, что царь замышляет бежать из Афин. Сообразив, что должен будет понести наказание за то, что склонил царя идти войной на Элладу, Мардоний решил, что для него выгоднее попытать еще счастья в битве, в надежде или покорить Элладу, или кончить жизнь с честью в борьбе за великое дело. Впрочем, он больше рассчитывал на покорение Эллады. Обдумав все это, Мардоний обратился к царю с такой речью: «Не печалься, государь, и не огорчайся слишком тем, что случилось. Ибо состязание не бревен, а людей и лошадей решит для нас исход войны. Ни один из народов, которые воображают, что все уже кончено, не дерзнет, сойдя с кораблей на сушу, противостать тебе, равно как не решится на это ни один с этого материка: те, которые сопротивлялись тебе, понесли наказание. Если тебе угодно, мы теперь же нападем на Пелопоннес, а если хочешь подождать, можно сделать и потом. Не теряй бодрости духа! Ибо эллинам нет спасения; они должны стать твоими рабами и заплатить за то, что учинили теперь и прежде; лучше всего поступи таким образом. Если же ты решишься уйти сам и увести с собою войско, у меня готов другой совет, соответствующий и такому решению. Не делай, царь, персов посмешищем для эллинов: персы не причинили тебе никакого ущерба, и ты не можешь сказать, что мы народ трусливый; если трусами оказались финикияне, египтяне, киприоты и киликийцы, то в этом несчастии персы вовсе не повинны. Итак, персы не виноваты перед тобой, а потому послушай меня: если не угодно тебе оставаться здесь, возвращайся в свои владения с большей частью войска, а я с отборными тремястами тысяч воинов обязуюсь поработить тебе Элладу».
