11. Спартанцы с Павсанием во главе вышли за пределы Спарты, а с наступлением дня послы, ничего не зная о выходе войска, явились к эфорам, решив, что каждый из них возвратится к себе на родину. Явившись к эфорам, они сказали: «Вы, лакедемоняне, остаетесь здесь, совершаете праздник Гиакинфий и устраиваете забавы, изменяя вашим союзникам. Поэтому афиняне, обижаемые вами, лишенные союзников, заключат с персом мир, как смогут, а по заключении с ним мира мы пойдем войной на ту страну, на какую они поведут нас, так как мы становимся, разумеется, союзниками царя, и вы потом узнаете, чем это кончится для вас». В ответ на речь послов эфоры клятвенно уверяли, что спартанцы в пути против иноземцев находятся уже, как кажется, подле святилища Ореста (иноземцами они называли варваров). Послы не поняли и спрашивали о смысле слов их, а когда узнали все случившееся, изумились и со всей поспешностью отправились вслед за войском; вместе с ними выступили отборные тяжеловооруженные воины в числе пяти тысяч человек из периэков, окрестных жителей Лакедемона.
12. Спартанцы поспешили к Истму, а аргивяне при известии о том, что они с Павсанием во главе вышли из Спарты, тотчас отыскали самого лучшего скорохода и послали его глашатаем в Аттику: раньше они по доброй воле дали обещание Мардонию воспрепятствовать выходу спартанцев. По прибытии в Афины глашатай сказал следующее: «Мардоний, послали меня аргивяне объявить тебе, что из Лакедемона выступило юное войско и что аргивяне были не в силах помешать выступлению его. Поэтому хорошо обдумай свое положение».
13. Глашатай сказал это и удалился, а Мардоний после такого известия вовсе не имел охоты оставаться дольше в Аттике. До получения известия он все еще держался здесь, потому что желал знать, как будут действовать афиняне, не опустошал Аттики и не причинял ей никакого вреда; все время он надеялся, что они согласятся на его условия. Но когда склонить к тому афинян не удалось и когда он узнал все положение дел, тогда решил удалиться прежде, чем спартанцы с Павсанием дойдут до Истма; при этом он сжег Афины, разрушил и сравнял с землей все, что еще уцелело от стен, частных жилищ или храмов. Мардоний ушел из Аттики по той причине, что земля ее была неудобна для конницы, и потому еще, что в случае поражения отступление возможно было бы только через такое ущелье, что даже небольшое число людей могло задержать их в проходе. Итак, Мардоний решил возвратиться к Фивам и дать битву подле города дружественного и в местности удобной для конницы.
14. Мардоний вышел из Аттики и, когда находился уже в дороге, получил известие, что в Мегары пришел другой отряд, передовой, а именно тысяча лакедемонян. При этом известии он возымел желание захватить прежде всего этих воинов и обдумывал, как бы это сделать; потом повернул свое войско назад и пошел к Мегарам. Конница пошла впереди и уже вторглась в Мегариду. Это – наиболее далекая местность Европы на западе, до какой доходило персидское войско.
15. После этого к Мардонию пришло известие, что эллины собрались на Истме. На обратном пути он проходил через Декелею, ибо беотархи* призвали ближайших к Асопу жителей, которые и проводили варваров до Сфендалы, а оттуда до Танагры. В Танагре Мардоний переночевал и на следующий день направился в Скол, что в земле фиванцев. Там, невзирая на расположение фиванцев к мидянам, он велел вырубать деревья не из вражды к населению, но вынуждаемый крайней необходимостью соорудить ограду для своей стоянки; тем самым он заготовлял для себя убежище на тот случай, если бы сражение имело неблагоприятный исход. Стоянка его тянулась вдоль реки Асоп, начиная от владений эрифрейцев, мимо Гисий, вплоть до Платейской области. Однако ограда не имела такого протяжения; каждая сторона ее тянулась приблизительно стадиев на десять.
16. Пока варвары заняты были этой работой, фиванец, сын Фринона Аттагин приготовил великолепный пир и пригласил на него Мардония с пятьюдесятью знатнейшими персами; приглашенные явились на пир. Угощение происходило в Фивах. От орхоменского гражданина Ферсандра, одного из уважаемых людей города, я слышал нижеследующее. На пир, рассказывал Ферсандр, Аттагин пригласил его и пятьдесят фиванских граждан; при этом фиванцы и персы возлежали за столом не отдельно одни от других, но так, что на каждом ложе помещалось по одному персу и по одному фиванцу. Когда обед кончился и гости стали пить, перс обратился на эллинском языке к возлежавшему на одном ложе с ним Ферсандру и спросил, откуда он; тот отвечал, что из Орхомена. Тогда перс продолжал: «Так как теперь ты вместе со мною ел и пил, то мне хочется оставить тебе что‑либо на память о моем расположении, дабы ты был предупрежден заранее и мог бы принять полезное решение касательно твоих дел. Видишь ли ты пирующих здесь персов и то остальное войско, которое мы оставили на стоянке на берегу реки? Пройдет немного времени, и ты увидишь, что из всех этих воинов уцелеют лишь немногие». Перс говорил это и горько плакал. Тогда Ферсандр, изумленный его речью, заметил: «Не следует ли сказать это Мардонию и другим персам, которые по значению следуют за ним?» «Друг мой, – отвечал перс, – что по определению божества должно случиться, того человек не в силах отвратить, ибо обыкновенно люди даже не следуют благим советам. Хотя из нас, персов, многие убеждены в том, но необходимость вынуждает их идти. Самая тяжкая мука из тех, какими страдают люди, – многое понимать и быть не в состоянии что‑либо сделать». Это слышал я от орхоменца Ферсандра; сверх того он прибавил, что немедленно передал эту беседу другим воинам, прежде чем произошла битва при Платеях.
17. В то время, как Мардоний с лагерем своим находился в Беотии, все те эллинские народы, которые сочувствовали мидянам, доставили свои отряды и вступили в Аттику, за исключением одних лишь фокийцев; фокийцы также стояли заодно с мидянами и действовали усердно, но не по доброй воле, а по необходимости. Однако спустя немного дней после прибытия Мардония в Фивы явилась тысяча тяжеловооруженных фокийцев под предводительством значительнейшего из сограждан, Гармокида. Когда прибыли в Фивы и они, Мардоний послал к ним всадников с приказанием расположиться отдельно от остального войска на равнине. Они исполнили приказание, и тотчас явилась вся конница. После этого по всему эллинскому войску, которое было с мидянами, пошли толки о том, что Мардоний велит истребить всех фокийцев стрелами; толки эти распространились и в среде самих фокийцев. Тогда начальник Гармокид обратился к ним с увещанием в таких словах: «Ясно, фокийцы, что эти люди намерены предать нас верной смерти, потому что мы оклеветаны, как я полагаю, фессалийцами. Поэтому каждый из вас должен явить себя человеком мужественным; ибо достойнее кончить жизнь в борьбе, за делом, нежели самим отдать себя в руки врагу и погибнуть позорнейшей смертью. Пускай каждый из них увидит, что они, варвары, уготовали смерть эллинам». Так увещевал он фокийцев.
18. Конные воины окружили их кольцом и устремились с намерением избивать их; уже натягивались луки, чтобы метать стрелы, а некоторые варвары спустили уже тетивы. Но фокийцы со всех сторон оказали им сопротивление, сомкнувшись в ряды и сдвинувшись возможно теснее. Тогда всадники повернули своих лошадей и ускакали назад. Однако я не могу сказать с уверенностью, действительно ли они явились сюда для истребления фокийцев по просьбе фессалийцев и потом, заметив готовность их к обороне, удалились обратно из страха, как бы не потерпеть поражения: так приказано было им Мардонием. Или, может быть, Мардоний хотел только испытать, есть ли в них хоть доля мужества. Когда всадники возвратились, Мардоний послал к фокийцам глашатая со следующим замечанием: «Будьте спокойны, фокийцы, вы показали себя людьми мужественными, а не такими, как я слышал о вас. Теперь войну эту ведите храбро: за ваши услуги и я, и царь щедро отплатим вам». Столько о фокийцах.
