Утвердившийся в науке взгляд на Геродота находится в резком противоречии с мнением, господствовавшим о нем в древности. Не успел еще «отец истории» выпустить в свет труд свой целиком, как ему пришлось отвечать на сомнения его слушателей и во второй части труда настаивать на верности своих известий (VI, 43; III, 80). Ближайший преемник его в историографии, Фукидид, зачисляет его в разряд прозаиков, преследующих не историческую истину, а минутное развлечение слушателя или читателя; вместе с тем, не называя Геродота по имени, полемизирует с ним в некоторых отдельных пунктах древней истории эллинов.
Современник Ксенофонта, придворный врач Артаксеркса Мнемона, Ктесий из Книда составляет свою ассирийско – персидскую историю, между прочим, с целью изобличить лживость Геродота в соответствующих частях его труда. В «Библиотеке» Фотия* читаем: «Ктесий рассказывает историю Кира, Камбиса, мага Дария и Ксеркса, причем везде почти расходится с Геродотом, во многом изобличает его лживость и называет сочинителем». Манефон, Гарпократион, Феопомп, Страбон, Цицерон, Лукиан, Иосиф дают мало веры показаниям «отца истории», а Псевдо – Плутарх, живший вероятно в I веке по Р. X., пишет особое рассуждение «о злопамятстве Геродота», в котором старается доказать, что ошибки его были сознательным извращением фактов. К числу «баснописцев» относил его и Аристотель. Такое мнение древности держалось и в новой Европе, особенно под влиянием рационалистического настроения XVIII века, которому ненавистны были наивность и подчас действительно грубое суеверие древнего историка. Один из выдающихся германских филологов второй половины прошлого века Рейске* говорит, что никогда не было историка, который превосходил бы Геродота в ловкости и умении обманывать читателя.
С началом археологических разысканий на Востоке происходит решительный поворот в воззрениях на Геродота. Легковерный болтун и сознательный лжец превратился в добросовестнейшего и надежнейшего свидетеля, которого следовало только верно понимать для того, чтобы с его помощью обогащать науку вполне достоверными данными. Мнение это нашло себе многообразное подтверждение и окончательную санкцию в классическом труде Дж. Роулинсона «The History of Herodotus»: «A new English version edited with copious notes and appendices, illustrating the history and geography of Herodotus, from the most recent sources of information embodying the chief results historical and ethnographical which have been obtained in the progress of cuneiform and hieroglyphical discovery»
[218]. Английский переводчик приобщил к своему переводу «отца истории» массу научных сведений, добытых к тому времени исследованием вещественных памятников, клинообразных и иероглифических надписей, каковые сведения, что видно по самому названию труда, должны были служить главным образом иллюстрацией или оправдательными документами к тексту переводимого историка.
Но историческое и археологическое изучение делало новые успехи, которые не замедлили обнаружить некоторые неточности и пробелы в первоначально добытых результатах, а вместе с сим стала умаляться и достоверность известий Геродота, не только относительно Египта или Ассирии, но в значительной мере и Эллады. Самое изучение Геродота становилось все более детальным и критическим. В результате получалось такое определение роли Геродота в истории наших знаний вообще и умственного движения древних эллинов в частности, которое больше прежнего согласовалось с общим понятием об умственном состоянии общества в эпоху древнего историка и с его личными качествами, наложившими оригинальную печать на весь его труд. Не только специальные монографии, но и общие курсы по истории Востока Дункера, Ленормана*, Масперо отмечали немалое количество неточностей и ошибок в изложении древнеэллинского историка. Даже в тех частях «Истории», которые имеют своим предметом судьбы эллинских городов, обнаружились в некоторых случаях односторонность изображения, пристрастие к отдельным личностям и государствам. Вложенные в уста действующих лиц речи оказались почти без всякого исключения сочиненными автором или заимствованными от других и рассчитанными единственно на то, чтобы высказывать и доказывать собственные теолого – моралистические воззрения на мир и человека, на его счастье и т. п. предметы, лично интересовавшие историка; или же составленными с художественной целью оживить рассказ драматическими сценами. Оказалось, что некоторые предания занесены были Геродотом в свою историю, невзирая на содержащиеся в них хронологические несообразности, только ради поучения читателя о божеском мироправлении или о превратности человеческой судьбы, другие для возвеличения подвигов эллинов за счет врагов их, персов, третьи, как например рассказ о походе Дария в Скифию, несмотря на топографическую и хронологическую невозможность, принимались историком только благодаря слабости его к грандиозному и необыкновенному и его вере в то, что «божество карает всякое уклонение от умеренности» (ср.: прекрасный мемуар Веклейна «Ьeber die Tradition der Perserkriege», 1876). В истории Египта оказались грубые ошибки в наименованиях и порядке царей. Так, например: вероятно потому только, что пирамиды Гизеха осмотрены были после сооружений Мемфиса, строители пирамид Хеопс, Хефрен и Микерин поставлены в историческом обозрении фараонов после Рамсеса III, Рампсинита по Геродоту, тогда как на самом деле первые предшествовали последнему чуть не за 3000 лет. Нарицательное имя фараона превращено в собственное, Ферон*; финикийская Астарта в Египте принята за супругу Менелая Елену; священное изображение символической коровы сочтено за гробницу дочери Микерина; неточно измерены упоминаемые пирамиды, рядом с островом Элефантиной не назван город того же имени; размеры некоторых морей, будто бы измеренных самим автором, сильно увеличены и т. д. В отделе Ассирии и Вавилонии также допущены существенные неверности и несообразности, подчас трудно согласуемые с личным посещением территории этих государств.
Все эти и некоторые другие подобного рода ошибки и неточности Геродота, отмеченные в специальных исследованиях ориенталистов и эллинистов, не могли долго оставаться неизвестными и филологам, комментаторам нашего автора; но пока только один из них, Штейн, приложил к тексту Геродота от первой до последней книги критический способ объяснения, и то далеко не вполне и не везде с одинаковой последовательностью, что объясняется, впрочем, назначением его издания преимущественно для средних учебных заведений. Штейну принадлежит важная заслуга строго критического установления текста на основании нового самостоятельного тщательного сличения и оценки относительного достоинства всех рукописей сочинения Геродота и привлечения к реальному объяснению его значительной доли добытых ориенталистами результатов. В обоих отношениях издание Штейна составляет эпоху в истории восстановления «отца истории» в настоящем свете. В подстрочных немецких примечаниях к тексту читатель находит в этом издании немало существенных поправок к известиям историка, указаний на противоречия и хронологические несообразности. Особенно выдается в этом отношении II книга Геродота, для комментариев к которой издатель воспользовался главным образом трудами египтологов Бругша и Видемана*. Общее мнение Штейна об историке выражено в следующем месте его «введения»: «Геродот столь же мало удовлетворяет требованиям строгой и достоверной истории, как и любой из его предшественников и современников, в смысле осмотрительного собирания и оценки наличного исторического материала, выбора предметов и событий на основании одинаковых, соответствующих задаче принципов, отделения в предании существенного и главного от второстепенного и случайного, точного установления времени и хронологической последовательности и даже в смысле достаточно глубокого понимания предметов и личностей, внутренней связи и побудительных причин».
