— У вас репутация ловкача, — повторил Бергер. — И я на деле убедился, что вы хитрый и находчивый, но я считаю, что ваши уловки остаются в рамках закона.
— Я рад, что вы так думаете, — ответил Мейсон. — Ваш предшественник на должности окружного прокурора придерживался другого мнения.
— Я думаю, что у адвоката есть право использовать уловки в рамках закона для выяснения правды, — продолжил Бергер. — Я заметил, что цель ваших уловок — не запутать свидетеля, а избавить его от предвзятых представлений, взглядов, мнения, любых предубеждений, которые сформировались у него в голове, чтобы свидетель мог сказать правду.
Мейсон поклонился.
— Я поблагодарю вас после того, как вы скажете все, что собирались, — заявил он. — Судя по моему опыту, после такой похвалы обычно следует пощечина.
— Никаких пощечин на этот раз, — заверил его Бергер. — Я просто хочу, чтобы вы понимали, как я к вам отношусь.
— Я понял, — кивнул Мейсон.
— В таком случае вы с пониманием отнесетесь и к тому, что я буду говорить дальше.
— Давайте, выкладывайте.
— Окружные прокуроры обычно хотят добиться обвинительных приговоров. Это естественно. Полиция готовит материалы по делу и передает их окружному прокурору. А его задача — добиться обвинительного приговора. На самом деле, репутация окружного прокурора зависит от процента обвинительных приговоров, если брать все дела, которые он вел.
— Продолжайте. Я внимательно слушаю, — сказал Мейсон будничным тоном.
— Когда я занял эту должность, я хотел работать честно и добросовестно. Я боюсь обвинить невинного человека. Этот ужас не дает мне покоя. Ваша работа произвела на меня впечатление. Вероятно, вы не согласитесь с выводом, к которому я пришел относительно вашей работы.
— И в чем заключается этот вывод? — заинтересовался Мейсон.
— Вы в большей мере детектив, чем адвокат. И как детектив, вы работаете лучше. Я ни в коей мере не хочу умалять ваши адвокатские способности! Вы великолепно выступаете в суде, меня восхищает ваша техника защиты, но она в первую очередь основывается на том, что вы пришли к правильным выводам, правильно решили загадку. Я против неординарных и нестандартных методов, которые являются частью вашей техники выступлений в суде, но если вы используете эти уловки для раскрытия тайны, то я не против, чтобы вы применяли их в деле. Мои руки связаны. Я не могу использовать нестандартную тактику, устраивать эффектные зрелища. Иногда я об этом жалею, в особенности, когда думаю, что свидетель мне врет, например, о том, кто совершил преступление.
— Поскольку вы со мной откровенны, а так со мной не разговаривал ни один окружной прокурор, я тоже буду говорить с вами открыто, что, кстати, никогда не делал ни с одним другим окружным прокурором, — заявил Мейсон. — Я не спрашиваю у человека, виновен он или невиновен. Когда я представляю клиента, я беру у него деньги и начинаю работать. Человек имеет право на рассмотрение его дела в суде и на защиту, независимо от того, виновен он или невиновен. Но если я узнаю, что один из моих клиентов на самом деле виновен в убийстве, которое никак нельзя оправдать ни с моральной, ни с юридической точки зрения, то я предложу такому клиенту признать себя виновным и положиться на милость суда.
— Я так и знал, Мейсон, — кивнул Бергер, ему явно понравилась искренность адвоката.
— Не забудьте то, что я сказал: если убийство никак не оправдано ни с моральной, ни с юридической точки зрения, — предупредил Мейсон. — Если же, исходя из нравственных соображений, человек оправданно совершил убийство, то я буду спасать его от наказания по законам, которыми руководствуется правоохранительная система.
— Ну, в этом я не могу с вами согласиться, — заявил Бергер. — Я считаю закон единственным механизмом оправдания или осуждения, но хочу, чтобы вы поняли: я не отношусь к вам с предубеждением и хочу поддерживать дружеские отношения. Именно поэтому я прошу вас обеспечить мне возможность выслушать показания Хейзел Фенвик.
— Я не знаю, где она.
— Это может быть правдой, но тем не менее вы можете каким-то образом обеспечить ее явку в полицию.
— Повторю: я не знаю, где она.
— Вы ее куда-то увезли.
— Я отправил ее к себе в контору.
— Ваши действия вызывают серьезные подозрения.
— Чем же? — спросил Мейсон спокойным и ровным тоном. — Если бы вы первым оказались на месте преступления, то было бы вполне естественно, если бы вы отправили ее к себе в кабинет, чтобы получить ее заявление.
— Я — государственный служащий, и мой долг — расследовать убийство, — заявил Бергер.
— Но это не мешает мне проводить расследование от имени моего клиента, не правда ли?
— Все зависит от того, как оно проводится.
— В этом случае нет никакой тайны. Я сделал то, что сделал, в присутствии свидетелей.
— И что произошло после этого?
— Хейзел Фенвик взяла мою машину и исчезла.
— У меня есть основания считать, что жизнь этой женщины в опасности.
— Что заставляет вас так думать?
— Она — единственный человек, который может опознать убийцу.
— Не убийцу, — поправил его Мейсон. — Человека, которого она видела выходящим из кабинета.
— Это один и тот же человек.
— Вы так считаете?
— Это разумное предположение.
— Никакое предположение нельзя считать разумным, пока факт не доказан.
— Ну, тогда я выражусь по-другому: это спорный вопрос. Все зависит от того, как посмотреть на ситуацию. Вы имеете право на свое мнение, а я имею право на свое. По крайней мере, этот человек может быть убийцей. Этот человек в отчаянии. Я думаю, что Хейзел Фенвик уже может быть мертва или ей угрожает опасность насильственной смерти.
— И что?
— Я хочу поместить ее в безопасное место.
— И думаете, что я могу вам сказать, где она сейчас находится?
— Уверен.
— Я не могу.
— Не можете или не станете говорить?
— Не могу.
Бергер встал и заговорил, подчеркивая каждое произносимое слово:
— Я хотел, чтобы вы поняли, как я к вам отношусь. Если ваши клиенты невиновны, я хочу это знать, но если вы думаете, что можете себе позволить такой трюк, и не иметь при этом проблем, вы сошли с ума. Вы спрятали свидетельницу по делу об убийстве, ради всего святого!
— Я повторяю вам, — Мейсон медленно произнес каждое слово: — Я не знаю, где она.
Бергер резко распахнул дверь в коридор, остановился в дверном проеме и поставил ультиматум:
— У вас есть сорок восемь часов, чтобы передумать. Все.
