Он пришел в дом Филлида. Архий вышел к нему и сказал: «Я слышал, Харон, что какие-то изгнанники пришли в город и скрываются в нем и что некоторые из граждан им помогают». Харон сперва был приведен в смятение от этих слов, но, оправившись, спросил: «Какие это люди и кто их скрывает?» Видя, что Архий не имел точного сведения о происходившем, и заключив из того, что никто из участвовавших в этом деле не сделал ему доноса, сказал: «Берегитесь, чтобы вас не беспокоили пустые слухи, впрочем, постараюсь о том узнать; может быть, не должно пренебрегать ничем». Филлид, который тут находился, одобрил слова Харона. Он отвел Архия, опять погрузил его в пьянство и между тем занимал его надеждой, что скоро приведут к ним женщин.
Харон, возвратившись домой, нашел друзей своих не в таком расположении, чтобы они желали победы или спасения, но с твердым намерением погибнуть со славой, умертвив многих из своих противников. Он открыл все Пелопиду, но от других скрыл истину, выдумав слова, ему сказанные будто бы Архием касательно другого дела*.
Первая буря миновала, но судьба воздвигла против них другую. Из Афин прибыл к Архию служитель соименитого ему гиерофанта Архия, с которым был он связан узами дружбы и гостеприимства. Он принес к нему письмо, содержавшее не выдуманное и не пустое подозрение, но, как после оказалось, подробное известие о заговоре. Служитель был приведен к Архию, уже опьяневшему, и, подав ему письмо, сказал: «Тот, кто меня послал, просит тебя прочесть письмо тотчас; в нем содержатся весьма важные дела». – «Важные дела – завтра!» – сказал Архий смеясь, принял письмо, положил под подушку и продолжал говорить с Филлидом о прежних предметах. Слова его «важные дела – завтра» вошли в пословицу и поныне сохраняются греками.
Заговорщикам казалось уже, что время к совершению их намерения наступило. Они разделились на две части; одни с Пелопидом и Дамоклидом пошли к Леонтиду и Гипату*, которые жили близко один от другого; Харон и Мелон обратились к Архию и Филиппу; на брони свои надели они женское платье; на голову наложили большие венки, еловые и сосновые, которыми осеняли свои лица так, что при первом появлении их к дверям столовой поднялся шум и рукоплескание, ибо все думали, что пришли давно ожидаемые ими женщины. Заговорщики, обозрев кругом всех собеседников и заметя, где кто лежит, обнажили мечи и, устремившись через расставленные столы на Архия и Филиппа, показали, кто они были. Филлид успел убедить немногих из собеседников оставаться в покое, но те из них, кто хотел защищаться вместе с полемархами, будучи пьяными, без труда умертвлены заговорщиками.
Пелопид и Дамоклид встретили больше затруднений в своем предприятии; они шли на Леонтида, человека трезвого и смелого; дом его был заперт; он уже спал. Долго стучались они, наконец, служитель, который с трудом услышал их, пришел и снял запор; едва успел открыть двери, как они ворвались толпой, свалили с ног служителя и устремились в покои. По шуму, ими произведенному, и по стремлению их Леонтид понял, что сие значило; он встал, схватил кинжал, но забыл погасить свечу; когда бы он ее погасил, то заговорщики в темноте могли бы умертвить друг друга. Но покой его был освещен; он встретил их у самых дверей; Кефисодор попался ему первый; Леонтид поразил его и поверг мертвого на землю; за сим вступил он в бой с Пелопидом. Узкие двери и лежащее перед ними тело Кефисодора делали борьбу трудной, но Пелопид одержал верх; он умертвил Леонтида и вместе с другими немедленно обратился к Гипату; они ворвались в дом его таким же образом. Гипат, заметив тотчас намерение их, убежал к соседям, но заговорщики погнались за ним, поймали и подвергли той же участи.
Совершив таким образом подвиг сей, они сошлись с Мелоном и его товарищами и немедленно послали в Аттику человека к оставшимся там изгнанникам, потом начали призывать граждан к свободе, вооружили пристающих к ним, взяв из портиков находившееся там оружие, разломав окружавшие дом лавки оружейных мастеров. Между тем присоединились к ним Эпаминонд и Горгид, вооруженные, с немалым числом избранных ими юношей и лучших старцев. Уже весь город был в беспокойстве; всюду был слышан величайший шум; во всех домах горели огни, граждане бегали одни к другим. Но народ еще не собирался; в изумлении от происшедшего и ничего верного не зная, он ожидал рассвета. Лакедемонские начальники сделали важную ошибку, что тотчас не устремились и не напали на заговорщиков. Охранное их войско состояло из тысячи пятисот человек; к ним стекались многие из города. Но крики и огни и народ, бегающий всюду толпами, внушили им такой страх, что они оставались в покое, довольствуясь тем, что занимали Кадмею. На рассвете дня прибыли из Аттики вооруженные изгнанники. Народ собирался на площадь. Эпаминонд и Горгид представили в Народное собрание Пелопида и его сообщников, огражденных священниками, которые держали в руках посвященные венки и увещевали граждан вспомоществовать отечеству и богам. При этом зрелище граждане восстали с плеском и восклицаниями, принимая сих мужей как благодетелей и спасителей своих.
Пелопид был избран беотархом вместе с Мелоном и Хароном; он осадил крепость, делал приступы со всех сторон, дабы изгнать спартанцев и освободить Кадмею до прибытия новой силы из Лакедемона*. Он успел ее предупредить. Спартанцы были отпущены с условием и по прибытии своем в Мегары встретили Клеомброта, который шел на Фивы с сильным войском. Из трех гармостов, или правителей, правивших Фивами, первых двух – Гериппида и Аркисса – спартанцы приговорили к смерти; на третьего, по имени Лисанорид, наложили большую денежную пеню; Лисанорид удалился из Пелопоннеса.
Это дело, столь важное по доблести заговорщиков, по опасностям и трудам, с которыми было сопряжено, столь похожее на Фрасибулово* и подобно тому равным успехом от счастья увенчанное, названо греками «братом» Фрасибулова подвига. В самом деле, нелегко найти других, которые, будучи малочисленнее, напали бы на многих, будучи слабее, напали на сильнейших и, одержав верх смелостью и мужеством, сделались бы виновниками больших благ для своего отечества. Перемена обстоятельств придала делу этому еще более знаменитости. Война, которая унизила спартанцев и ограничила могущество их на море и на суше, началась с той ночи, в которую Пелопид, не взяв ни охранного поста, ни крепости, ни укрепления, но сам двенадцатый войдя в один дом, разорвал, если должно сказать правду метафорой, узы лакедемонского владычества, которые прежде казались неразрывными, неразрешимыми.
Лакедемоняне с многочисленным войском вступили в Беотию и тем привели афинян в такой страх, что они отказали фиванцам в союзе, а тех из своих сограждан, кто держался стороны беотийцев, предали суду; одних умертвили, других изгнали или наказали наложением пени. Казалось уже, что дела фиванцев находились в дурном положении; они не имели никого помощником. Беотархами тогда были Пелопид и Горгид. Умышляя произвести опять между афинянами и лакедемонянами разрыв, они употребили следующую хитрость: спартанец Сфодрий, человек знаменитый, отличившийся военными подвигами, но несколько легкомысленный, исполненный пустых надежд и безрассудного честолюбия, оставался в Феспиях с войском, дабы принимать к себе тех, кто отставал от фиванцев, и помогать им. К этому-то военачальнику подослал Пелопид одного знакомого ему купца*, который деньгами, а еще более словами убедил его предпринять важнейшее дело – занять Пирей, напав на оный неожиданно, когда афиняне того нимало не подозревали; он уверил его, что ничто не может быть приятнее для лакедемонян, как завладеть Афинами, и что фиванцы не окажут им никакой помощи, имея причину на них сердиться и называя их предателями. Сфодрий был убежден; он взял ночью воинов своих и вступил в Аттику. Он дошел до Элевсина, но тут воины его оробели; движение его было замечено*; он отступил в Феспии, запутав спартанцев в тяжкой и трудной войне.
