Вообще связь между любящими не началась в Фивах, как уверяют стихотворцы, со времени бесчестного поступка Лая*, но законодатели, желая с самого детства укрощать и умерять природную стремительность и пылкость юношей, вмешали во все их занятия и забавы употребление флейты, оказывая ей особенное предпочтение. Они поселили любовь и дружбу в палестрах их и тем смягчали нравы. Не без причины посвятили они город свой богине*, которая, по преданию, произошла от Ареса и Афродиты, ибо там, где воинственные свойства и храбрость сочетаются с приятностями и даром привлекать и убеждать, – там все поспешествует к составлению по правилам гармонии самого благоустроенного и образованного правления.
Что касается до священного отряда, то Горгид сперва разделял его в первых рядах и вдоль целого строя тяжелой пехоты, и потому мужество составлявших его воинов не могло обнаружиться. Объединенная сила их не служила к пользе общей, ибо они были разделены и смешаны с другими, худшими воинами. Но когда доблесть их воссияла близ Тегир, где они сражались на глазах Пелопида, то он уже больше не разделял отряда, но использовал его как одно целое и посылал их на величайшие опасности. Подобно как кони, будучи впряжены в колесницу, несутся быстрее, нежели когда бегут поодиночке, не потому, чтобы им удобнее было множеством своим рассекать воздух, но потому, что они воспламеняются соревнованием и взаимным примером: так храбрые люди, думал он, внушая один другому соревнование в славных делах, бывают самыми усердными, самыми полезными для общества.
Лакедемоняне после того, заключив мир со всеми греческими народами, объявили войну одним фиванцам. Их царь Клеомброт вступил в Беотию с войском, состоявшим из десяти тысяч пехоты и тысячи человек конницы. Опасность, предстоявшая фиванцам, была гораздо страшнее прежней. Лакедемоняне явно грозили им конечной гибелью. Никогда Беотия не была в таком страхе. Когда Пелопид выходил из своего дома для отправления в поход, то жена его провожала со слезами и просила, чтобы он себя берег. «Друг мой, – отвечал он ей, – это добрый совет для простых воинов, но полководцу надлежит думать о том, как сберечь других». По прибытии своем в стан нашел он, что беотархи были между собою не согласны. Он первый разделил мнение Эпаминонда, который советовал напасть на неприятелей. Пелопид тогда не был беотархом, но предводительствовал священным полком и пользовался великой доверенностью, какую по всей справедливости заслужил, подав отечеству великие залоги любви своей к его независимости.
Когда уже решено было дать сражение и фиванцы стали при Левктрах в виду лакедемонян, то Пелопид увидел сон, который привел его в великое беспокойство. На левктрийском поле стояли гробницы дочерей Скидаса, которые тут погребены и названы Левктридами по имени места. Они умертвили себя, будучи изнасилованы спартанскими чужеземцами. По совершении этого жестокого и беззаконного поступка отец их, не получив в Спарте удовлетворения и правосудия, изрек на спартанцев ужасные проклятия и заколол сам себя на гробах дочерей своих. Разные прорицания всегда напоминали спартанцам беречься левктрийского мщения. Но они, не зная в точности места, были в недоумении, ибо и в Лаконии есть малый город на берегу морском, называемый Левктрами, и близ Мегалополя в Аркадии есть место того же имени; происшествие же, о котором здесь упомянуто, гораздо древнее сражения при Левктрах.
Пелопид некогда отдыхал в стане; ему приснилось, что видел дочерей Скидаса, рыдающих на гробницах и проклинающих спартанцев, и что Скидас сам повелевал ему заколоть на гробах их русоволосую девицу, если хочет одержать победу над неприятелем. Это приказание показалось Пелопиду ужасным; он встал и рассказал сон свой прорицателям и военачальникам. Некоторые из них советовали ему не пренебрегать этим явлением и не быть ослушником; они приводили в пример из древних Менекея, сына Креонта, и Макарию, дочь Геракла; из позднейших – мудрого Ферекида*, которого умертвили лакедемоняне и которого кожу стерегут цари их по совету некоторого прорицалища; Леонида, который, повинуясь прорицанию, принес себя некоторым образом в жертву за спасение Греции; также упоминали они о тех, кто Фемистоклом принесен в жертву Дионису Свирепому накануне Саламинского сражения. Успехи, увенчавшие эти предприятия, доказывали, по их мнению, что те жертвы были богам угодны. С другой стороны, представляли они Агесилая, который отправлялся против тех же неприятелей и из того же самого места, из которого прежде отправился Агамемнон; богиня явилась ему во сне в Авлиде* и потребовала в жертву его дочь; он ее не дал по слабости, отчего предприятие его кончилось бесславно и не имело счастливого успеха. Другие вопреки этому утверждали, что варварские и беззаконные жертвы не могут быть благоугодны существам, превышающим нас, ибо вселенной владеют не гиганты и тифоны, но отец всех богов и людей; что верить существованию таких богов, которые веселятся кровью и убиением людей, может быть, безрассудно; что когда бы подлинно боги были таковы, то надлежало пренебрегать ими, как бессильными, ибо только в слабых и порочных душах возрождаются и гнездятся дурные и низкие желания.
Так рассуждали между собою предводители войска. Пелопид находился в недоумении, как вдруг молодая кобылица, убежав из табуна, неслась мимо всего стана и на самом бегу остановилась перед ними. Все смотрели с удовольствием на блистательный и яркий цвет гривы ее, дивились гордому и стройному ее стану и громкому ржанию. Прорицатель Феокрит несколько задумался и, наконец, воскликнул: «Пелопид! Жертва в руках твоих! Другой девы ожидать нам не должно; прими и принеси в жертву ту, которую сам бог дает тебе». Немедленно поймали кобылицу, привели к гробницам дев, украсили венками и, помолившись богам, принесли в жертву с великой радостью. Между тем объявили всему войску о видении Пелопида и о жертвоприношении.
В самом сражении Эпаминонд дал фаланге на левом крыле косвенное направление, дабы правое крыло спартанцев удалить как можно более от других союзников их и вдруг всеми силами напасть на Клеомброта сбоку и разбить его. Неприятель, догадавшись о его намерении, начал переменять боевой порядок. Он протянул правое крыло свое и шел в обход, желая обойти множеством своих сил войско Эпаминонда. Но в то самое время Пелопид устремился на него с отрядом своим, прежде нежели Клеомброт мог вытянуть свое крыло или же его собрать по-прежнему и сомкнуть ряды, напал на лакедемонян, которые этим движением были расстроены и приведены в смятение. Спартанцы, как совершенно искусные в военных действиях, ни к чему столько не приучали себя, как к тому, чтобы не теряться и не смущаться при расстройстве их боевого порядка. У них все ратники могли заступить место предводителей при наступлении опасности, когда было нужно устроиваться и сражаться одному подле другого. Но в тогдашнем деле Эпаминонд с фалангой устремился на них одних, мимо других войск; Пелопид со смелостью и быстротой невероятной на них же ударил и тем привел в смятение, расстроил их и уничтожил искусность и уверенность до того, что все они предались бегству, претерпевая поражение, какого никогда с ними не случалось*. По этой причине Пелопид, не будучи беотархом, но предводительствуя малейшей частью войска, прославляется за эту победу наравне с Эпаминондом, который был правителем Беотии и вождем всего войска.
Впоследствии будучи беотархами оба, они вступили в Пелопоннес*. К ним присоединилась большая часть народов его. От лакедемонян отделили они Элиду, Аргос, всю Аркадию, большую часть самой Лаконии. Тогда наступала зима; не много оставалось дней до окончания последнего месяца года. С наступлением первого месяца начальство надлежало передать другим. Нарушающие этот порядок подвергались смертной казни, и беотархи, страшась закона и боясь зимы, спешили отвести назад войско. Но Пелопид, подав первый свое согласие на мнение Эпаминонда и ободрив своих сограждан, вел войско прямо против Спарты, переправился через реку Эврот, взял многие неприятельские города*, опустошил область до самого моря, предводительствуя семьюдесятью тысячами греческого войска, которого едва двенадцатая часть состояла из настоящих фиванцев. Но слава мужей этих заставляла союзников без постановлений и приказаний народных быть покорными и следовать за ними. По первому закону природы, истинный начальник над беспомощным и имеющим нужду в спасении есть тот, который может подать ему помощь и спасти его. Подобно как мореходы в тихую, им безопасную погоду или, стоя спокойно в пристани, пренебрегают своими кормчими и ругаются над ними, но с наступлением бури и опасности на них обращают взоры свои, на них полагают свою надежду, – так аргивяне, элейцы и аркадяне* в собраниях и советах оспаривали фиванцам предводительство, но в войне и в трудных обстоятельствах повиновались им по своей воле и следовали за ними как за предводителями.
