По прошествии малого времени, быв полководцем ахейским, Филопемен, по некоторому неудовольствию на лакедемонян, заставил их призвать обратно изгнанников и умертвил, по свидетельству Полибия, восемьдесят спартанцев, а по свидетельству Аристократа – триста пятьдесят. Он срыл стены города их и великую часть земли их отнял и присоединил к Мегалополю. Он переселил тех, кому тиранны лакедемонские дали право гражданства в Спарте, перевел их в Ахайю, исключая трех тысяч. Поскольку же они не повиновались и не хотели оставить Лакедемон, то он продал их; потом, как будто бы ругался над спартанцами, он соорудил в Мегалополе от полученных денег портик. Дабы насытить ярость свою против лакедемонян и попрать их совершенно в их горестном положении, он предпринял в отношении к их правлению дело самое жестокое и беззаконное: уничтожил и превратил Ликургом установленное воспитание и заставил отроков и юношей вместо прежнего образования получать ахейское, будучи уверен, что пока лакедемоняне будут следовать Ликурговым законам, никогда не будут унижены духом. В то время лакедемоняне, удрученные бедствиями, позволили Филопемену, так сказать, перерезать жилы их республики, унизились и сделались покорными. Но по прошествии некоторого времени выпросили у римлян позволение отстать от Ахейского союза. Они приняли прежние свои учреждения столько, сколько было можно после жестокой битвы и стольких бедствий.
В продолжение войны, которую вели римляне в Греции против Антиоха*, Филопемен был частным лицом. Видя, что Антиох сидит спокойно в Халкиде и не по летам своим занимался любовью и торжествовал брак с молодою девицею, между тем как сирийцы в великом беспорядке и без предводителя бродили по городам, утопая в роскоши и неге, Филопемен досадовал, что он не был тогда полководцем ахейским. Он говорил римлянам, что завидует их победе. «Когда бы я был полководцем, – говорил он, – то перерезал бы их всех в питейных домах». Римляне, одержав победу над Антиохом*, еще более вмешивались в дела Греции и могуществом своим обступали ахейцев, которых правители держались их стороны. Сила и владычество их при покровительстве богов уже далеко простирались; близка была цель, которой вскоре надлежало достигнуть колеблющемуся счастьем. Филопемен, подобно благоразумному кормчему, сражающемуся с волнами, был принужден уступать и покровительствовать обстоятельствам, но большей частью, противоборствуя им, старался обратить к вольности и независимости тех, кто имел силу говорить и действовать в народе. Когда мегалополитанец Аристен, человек, имевший большую силу между ахейцами и всегда льстивший римлянам, говорил в совете, что не должно противиться римлянам, ни показываться перед ними неблагодарными, то Филопемен слушал его с безмолвием и негодованием; наконец, не могши удержать свой гнев, сказал Аристену: «Друг мой! Для чего спешить видеть роковой день Греции?» Когда римский консул Маний, победивший Антиоха, просил ахейцев, чтобы позволено было лакедемонским изгнанникам возвратиться в Спарту и Тит Фламинин ходатайствовал о том же, то Филопемен воспрепятствовал исполнению сего требования не для того, чтобы он питал вражду против изгнанников, но желая только, чтобы они ему и ахейцам, а не Титу и римлянам были обязаны своим возвращением. Впоследствии, будучи избран полководцем, он сам позволил изгнанникам возвратиться в свое отечество. Вот как по великости духа своего был он несколько упрям и сварлив в отношении к могуществу!
Уже ему было семьдесят лет от роду; он был избран ахейцами полководцем в восьмой раз и надеялся, что обстоятельства позволят ему не только время своего управления провести без войны, но и остаток жизни прожить в покое. Как болезни, по-видимому, ослабевают вместе с телесной крепостью, так в греческих городах с истощением их сил уменьшались и раздоры. Но богиня, наказывающая гордость, при конце жизни низложила Филопемена, подобно подвижнику, совершающему со славой свое течение. Говорят, что когда в Собрании некоторые хвалили человека, которого почитали весьма искусным полководцем, то Филопемен сказал: «Можно ли так величать человека, который неприятелем пойман живой?» По прошествии немногих дней мессенец Динократ, который был в ссоре с Филопеменом и всем был ненавистен по причине дурных его свойств и распутства, отторг Мессену от Ахейского союза. Получено было известие, что он готовился занять селение Колониду*. Филопемен, одержимый лихорадкой, находился в Аргосе. Узнав о происходившем, он отправился с такой поспешностью в Мегалополь, что пробежал в один день более четырехсот стадиев. Взяв конницу, состоявшую из знаменитейших, но очень молодых граждан, которые из любви и почтения к Филопемену по своей охоте за ним последовали, он спешил к Мессене. Он напал на Динократа, который шел к нему навстречу, близ холма, называемого Эвандровым, и обратил его в бегство. Вдруг устремились на отряд Филопемена пятьсот воинов, охранявших Мессенскую область. Те, кто прежде предался бегству, видя их, опять стали собираться на высотах; Филопемен, боясь, чтобы неприятели его не обступили и щадя своих всадников, начал отступать местами крутыми, сам находился в тылу, часто обращался к преследовавшим его неприятелям и навлекал их на себя. Они не смели напасть на него прямо, но издали бегали вокруг него и издавали громкие крики. Таким образом, часто отставая, дабы дать время молодым всадникам своим идти далее и каждого из них приводя в безопасность, нечувствительным образом остался один среди многих неприятелей. Никто из них не осмелился вступить с ним в ручной бой; они бросали стрелы на него издали и принуждали отступать к местам каменистым и крутым, в которых с трудом управлял лошадью, которую сильно управлял шпорами. Несмотря на свои лета, он был легок по причине частых его упражнений; старость не была бы препятствием ему спасти себя, но в то время тело его было ослаблено болезнью и утомлено трудами похода. Он был уже тяжел и насилу двигался, лошадь его споткнулась и свергла его с себя. Падение было сильное; он ушиб себе голову и долго лежал безгласен. Неприятели сами думали, что он умер, и, приблизившись к нему, начали его переворачивать и скидывать с него доспехи. Когда же он поднял голову и оглянулся, то они бросились на него толпою, своротили руки назад, связали их и повели с посрамлением и ругательством мужа, который и во сне не мог бы ожидать, чтобы от Динократа претерпеть подобное поругание.
Граждане мессенские, восхищенные этим известием, толпились у городских ворот; но когда увидели влекомого не по достоинству славы, прежних подвигов и побед Филопемена, они тронуты были жалостью, соболезновали о нем до того, что проливали слезы, представляя себе, сколь человеческое величие тленно, сколь оно неверно и ничтожно; мало-помалу распространялись в народе человеколюбивые речи, что надлежало вспомнить прежние его благодеяния и вольность, которую он им возвратил, освободивши их от тиранна Набиса. Только немногие, желая угодить Динократу, предлагали его мучить и умертвить, как неприятеля страшного и неукротимого, который будет ужаснее для самого Динократа, если уйдет, претерпев от него такое поругание и сделавшись его пленником. Наконец, они привели его в подземное место, называемое Фисаврос*, в которое не приходили извне ни воздух, ни свет и которое не имело дверей, но отверстие, закрывавшееся огромным камнем, который на оное надвигали. Здесь они положили Филопемена, надвинули камень и приставили вокруг вооруженных воинов.
