Некоторые советовали Титу обойти это место и вести войско через Дассаретиду, мимо Лика*, дорогой удобной и широкой. Но полководец, боясь претерпеть недостаток в припасах, вступивши в земли бедные и нехлебородные вдали от моря, между тем как Филипп стал бы избегать сражения, и дабы не быть потом принужденным, подобно своему предшественнику, вновь отступать к морю, ничего не произведши, решился сделать жаркое нападение на Филиппа и через горы силою открыть себе дорогу. Филипп занимал горы фалангой; на римлян сыпались с боков дротики и стрелы; в разных местах происходили жаркие стычки; многие с обеих сторон были поражаемы и падали мертвые, но это не могло решить сражения. Между тем пришли к Титу некоторые из тамошних пастухов и объявили ему, что есть проход, пренебрегаемый неприятелем; они обещали провести его этим проходом и на третий день поставить на высоты. Поручителем в истине своего показания и в верности своей они представили Харопа, сына Махата, человека, первенствующего в Эпире*, приверженного к римлянам и тайно им содействующего из страха к Филиппу. Тит, поверив ему, выслал одного трибуна с четырьмя тысячами пехоты и тремястами конницы. Им указывали дорогу связанные по рукам пастухи. Днем они отдыхали, скрываясь в местах лесистых и ямистых, а ночью продолжали путь свой при свете луны, которая была во всей полноте своей. Тит, отправив отряд, дал всему войску отдых, сколько можно было, и только незначительными перестрелками занимал внимание неприятеля, а в день, когда отряженным в обходе воинам надлежало показаться на высотах, начал он на рассвете дня приводить в движение все свое войско, как тяжелое, так и легкое. Он разделил силу свою на три части; сам вел когорты вдоль реки прямо к узкому проходу, будучи между тем поражаем стрелами македонян и вступая в бой с теми, кто на крутизнах попадались ему навстречу; равным образом другие два отряда с обеих сторон сражались и поднимались с жаром на высоты. Уже солнце всходило, и легкий дым, подобный густому туману, вдали поднимался к небу и был видим римлянам, но скрывался от взоров неприятеля, будучи за его плечами; высоты уже были заняты. Римляне, находясь среди опасностей и трудов, еще недоумевали и были только склонны надеяться, что дым был знаком того, чего они желали. Когда же дым более усиливался, потемнел воздух и, сгущаясь, поднимался выше, то римляне уверились наконец, что это был знак, о котором они условились между собою. Они издали громкие восклицания, наступали крепко и теснили неприятелей к самым крутым местам. Другие воины позади неприятеля отвечали им с высот такими же восклицаниями.
Вскоре неприятели начали предаваться бегству; их пало не более двух тысяч, ибо местоположение не позволяло за ними гнаться. Римлянам досталось множество денег, шатров и невольников; они заняли узкие проходы и продолжали путь свой в Эпир с таким благоустройством и воздержанием, что хотя были они далеко от моря и кораблей, хотя не было им роздано месячное количество хлеба и не могли оного доставать, однако не коснулись области, которая изобиловала всеми благами. Узнав, что Филипп проходил Фессалию подобно бегущему, заставлял жителей городов удаляться на горы, города сжигал, а остальное богатство по причине множества или тяжести его предавал воинам на разграбление, как будто бы уступал уже область римлянам, – Тит из честолюбия увещевал воинов своих проходить эту землю, заботясь о ней как о своей собственности и как уступленной им неприятелем. Римляне вскоре почувствовали следствия соблюдаемого ими порядка. Едва они вступили в Фессалию, как греческие города предавали им себя; за Фермопилами обитающие греки желали пристать к Титу и духом к нему устремлялись. Ахейцы, прервав союз с Филиппом, определили вести войну с римлянами против него*. Хотя этолийцы с большим усердием вспомоществовали тогда римлянам, однако когда они хотели принять и охранять город Опунт, то жители оного*, не внимая нимало предложениям их, призвали Тита, предали себя и вверили ему свою участь. Говорят, что когда Пирр с возвышенного места увидел в первый раз устроенное римское войско, то сказал: «Не варварским кажется мне устройство сих варваров». Те, кои в первый раз говорили с Титом Фламинином, были принуждены издавать подобные сему восклицания. Греки слышали от македонян, что предводитель варварского войска вступает в их земли, все покоряет и порабощает оружием; когда же они видели в нем человека, молодого летами, лицом кроткого, говорящего их языком как природный грек и находили в нем любителя истинной славы, то они были тем очарованы и, возвращаясь в свои города, внушали им благорасположение к нему. Все жители почитали уже его защитником своей свободы. Когда же Тит, сошедшись с Филиппом*, изъявившим склонность к заключению договора, предлагал мир и дружбу с условием, чтобы греки оставались независимы и чтобы из городов их он вывел охранное войско, но Филипп на это не соглашался, то самые те, кто привержен был к стороне Филиппа, тогда уверились, что римляне пришли воевать не против греков, но за греков против македонян.
Таким образом, другие области Греции присоединились к Титу. Он проходил Беотию мирно; навстречу к нему вышли первенствующие фиванцы, которые, по влиянию Брахилла*, держались стороны Филиппа. Они принимали и приветствовали Тита, как будто бы существовал мир между обеими сторонами. Тит обошелся с ними дружелюбно и ласково и продолжал путь свой спокойно вместе с ними, то расспрашивая их, то рассказывая что-нибудь; он занимал их нарочно, пока воины его отдохнули после похода. Таким образом вошел он в город вместе с фиванцами, которым то не весьма было приятно; однако же они не смели ему воспрепятствовать, ибо число провожавших его воинов было велико. При всем том он предстал перед Собранием, и, как бы не владел их городом, увещевал фиванцев принять сторону римлян. Царь Аттал содействовал ему и настоятельно побуждал к тому фиванцев. Но, по-видимому, желая показать себя Титу как можно более красноречивым, нежели старость ему позволяла, в то самое время, как он говорил, от случившегося с ним кружения головы или удара неожиданно лишился чувств и упал. Вскоре после того был он перевезен в Азию, где и умер. Беотийцы присоединились к римлянам.
Когда Филипп отправил в Рим посланников, то Тит также послал своих поверенных*, домогаясь, чтобы сенат продлил время его управления, если война будет продолжаться; в противном случае – чтобы мир был заключен им. Будучи чрезмерно честолюбив, боялся он, чтобы другой полководец не был назначен вести войну и не лишил его славы. Друзья его успели произвести то, что Филипп не получил того, чего требовал, и предводительство войсками оставлено было Титу. Тит получил постановление сената и, одушевленный надеждой, устремился немедленно в Фессалию на Филиппа; войско его состояло из двадцати шести тысяч воинов, из числа которых шесть тысяч пехоты и четыреста человек конницы доставлены были этолийцами. Войско Филиппово было числом равное римскому. Идучи один на другого, приблизились они к городу Скотусса, где намеревались дать решительное сражение. Как предводители, так и войска нимало не страшились приближения одного к другому, напротив того, они еще более были понуждаемы честолюбием и горели желанием сразиться. Римляне надеялись одержать победу над македонянами, которых слава была между ними велика по причине храбрости и могущества Александра; македоняне, давая римлянам преимущество над персами, мечтали, что, победивши их, сделают Филиппа славнее самого Александра. Между тем Тит ободрял воинов своих и увещевал сражаться мужественно и отважно, представляя, что предстоит им подвизаться с славнейшими противниками, на знаменитейшем театре, перед глазами всей Греции. Филипп, действием ли случая или поспешности, взойдя по неведению на стоявшее за валом возвышение, которое было памятник убиенных, начал, как прилично перед сражением, говорить своим воинам речь и ободрять их; но, будучи встревожен унынием, в которое войско его впало от неблагоприятного ознаменования, он в тот день удержался от всякого предприятия.
