На другой день на заре после ночи сырой и дождливой облака превратились в туманы; все поле покрылось глубоким мраком, и на пространство, отделявшее оба стана, спустилась с высоты густая мгла, которая скрывала все утро окрестные места. Посланные с обеих сторон для засады и обозрения местоположения, встретившись неожиданно на малом пространстве, начали сражаться у так называемых Киноскефал, которые суть остроконечные, частые и параллельные холмы, получившие свое название от некоторого сходства с собачьей головой. Успех битвы, как можно было ожидать на этих крутых местах, был различен. Как одни, так и другие то преследовали, то были преследуемы. От обоих войск была беспрестанно посылаема помощь к тем, кто был тесним и отступал. Наконец воздух совсем очистился; обе стороны, видя то, что происходило, двинулись всеми силами. На правом крыле имел верх Филипп; он ударил всей фалангой на римлян и погнал их вниз по склону холма, они не могли выдержать тяжести тесно сомкнутых щитов и сильного удара выставленных копий*. Но на левом крыле фаланга по причине неровности холмов должна была разорваться и разделиться. Тит кинул крыло, которое было уже разбито, быстро обратился к другому и напал на македонян, которые по причине неровности и крутизны местоположения не могли построить фалангу и сгустить во всю глубину ряды – в чем состояла вся сила их ополчения; сражаться же поодиночке им было невозможно по причине их доспехов, тяжелых и неудобных. Фалангу можно уподобить одному животному: она неуязвима, пока составляет одно тело и сохраняет устройство сомкнутых щитов, но коль скоро она будет разделена, то воины, составляющие ее, теряют крепость свою как по причине рода их вооружения, так и потому, что пока они образуют одно целое, то каждый имеет силу более от взаимного с другими соединения, нежели от себя самого. Когда македоняне были разбиты, часть римлян преследовала тех, кто обратился в бегство; другие, нападая с боков на сражавшихся македонян, поражали их так, что в скором времени и те, кто побеждал, расстроившись и бросая оружия свои, начали предаваться бегству. Македонян пало не менее восьми тысяч человек; в плен взято пять тысяч. Что Филипп спасся бегством, в том винили этолийцев*, которые занялись грабежом стана, между тем как римляне гнались за бегущими, так что по возвращении своем римляне не нашли более ничего.
Тогда начались между этолийцами и римлянами упреки и ругательства. Впоследствии этолийцы еще более оскорбляли Тита; они приписывали себе победу, распространили о том слух по Греции, так что их прежде воспевали и ставили впереди как стихотворцы, так и все те, кто описывал эту победу. Более всего была на языке у всех следующая надпись:
Без слез, без похорон, о странник, средь полей
Фессальских три лежат тьмы падших здесь мужей,
Мечом этолян пораженных, и латинян, из тибрских берегов,
Отважным Титом приведенных на пагубу Гиматии* сынов.
Филиппов гордый дух к спасенью устремился.
Быстрее легких серн он из виду сокрылся.
Эти строки сочинил Алкей*, ругаясь над Филиппом и неверно показав число убитых. Но как везде и многими она была повторяема, то более причиняла неудовольствия Титу, нежели Филиппу, который, шутя над Алкеем, составил следующую пародию его стихов:
Без листьев, без коры, высока, средь полей,
Там виселица есть и ждет тебя, Алкей.
Но Тит, которого честолюбие состояло в том, чтобы приобрести уважение греков, немало был тем оскорблен. В дальнейшем производил он все дела самостоятельно, нимало не заботясь об этолийцах. Те досадовали, и когда Тит принял отправленное от Филиппа к нему посольство с мирными предложениями, то этолийцы, ходя по городам, кричали, что мир продается Филиппу тогда, когда можно было одним разом пресечь войну и уничтожить державу, которая первая поработила Грецию. Этими жалобами этолийцы возмущали союзников. Но Филипп, сам приехав в Темпу, вступил с Титом в переговоры и уничтожил все подозрения, предав свою судьбу ему и римлянам. Таким образом Тит положил конец этой войне. Он оставил Филиппу Македонское царство с условием, чтобы он отказался от владычества над Грецией; наложил на него тысячу талантов пени; отнял у него все корабли и оставил только десять. Он взял в залог Деметрия, одного из сыновей Филиппа, и отправил его в Рим*. Он весьма благоразумно воспользовался сложившимися обстоятельствами, предвидя будущее, ибо карфагенянин Ганнибал, непримиримый враг римлян, будучи изгнан из своего отечества, находился тогда при царе Антиохе и побуждал его следовать далее за своим счастьем, которое ему во всем благоприятствовало. Антиох, произведши уже великие дела, за которые наименован Великим, простирал сам свои мысли на всемирное господство и хотел более всего противостоять римлянам. Когда бы Тит, предвидя это своей прозорливостью, не сделался уступчивее, пойдя на заключение мира*, когда бы война с Антиохом застала в Греции неожиданно войну с Филиппом, когда бы сильнейшие и величайшие тогдашнего времени цари по общим причинам восстали вместе против Рима, то республике снова бы надлежало превозмогать труды и опасности не меньше тех, которым была подвержена при Ганнибале. Но Тит, поставив вовремя мир как преграду между обеими бранями и прервав настоящую, прежде нежели началась будущая, отнял у одной последнюю, у другой – первую ее надежду.
Когда десять посланников, отправленных сенатом к Титу, советовали ему сделать независимыми всех греков, а в Коринфе, Деметриаде и Халкиде* оставить охранное войско для безопасности в войне против Антиоха, то этолийцы стали открыто побуждать народы к возмущению. Они требовали от Тита, чтобы он снял кандалы с Греции (так Филипп называл обыкновенно означенные выше города), а греков между тем спрашивали: неужели они, нося ныне ошейник тяжелее первого, утешаются лишь тем, что он глаже, и Тита почитают благодетелем своим за то, что, сняв у Греции цепи с ног, надел их на шею? Этими речами они оскорбляли и огорчали Тита, который своими просьбами убедил сенат освободить и эти города от охранного войска, дабы оказанное им грекам благодеяние было совершенно. Вскоре начались Истмийские игры. В стадии было собрано несчетное множество людей, которые были зрителями происходивших подвигов. По прекращении долговременных браней Греция отправляла торжество с надеждой насладиться вольностью и миром. Как скоро глас трубный предписал всем молчание, то провозгласитель, став в средину, возвестил, что сенат римский и Тит Квинтий, консул и полководец, победив Филиппа и македонян, оставляют независимыми, свободными от охранного войска и от всех податей, с правом управляться своими законами коринфян, локрийцев, фокейцев, эвбейцев, ахейцев, жителей Фтии, Магнесии, Фессалии и Перребии. Сперва не все и не довольно ясно слышали сие провозглашение; на стадии происходило движение неровное и шумное; все были удивлены, спрашивали друг друга, требовали, чтобы оно было опять повторено. Когда вновь все утихло, то провозгласитель, подняв голос, громче прежнего повторил народу сие возвещение. Оно распространилось всюду – и восклицание, до невероятности громкое по причине великой радости народа, раздалось до моря; все встали с мест своих, никто не обращал внимания на подвизавшихся, все спешили, стремились обнять и приветствовать спасителя и поборника Греции. В то время случилось то, что часто упоминается как пример чрезвычайно громкого крика, а именно: вороны, летавшие над народом, упали на место Собрания. Причиной этому должно полагать разрыв воздуха, ибо когда голос раздастся сильно и громко, то воздух, приведенный тем в волнение, не поддерживает летающих птиц, они падают, как будто бы летали в пустом пространстве. Однако, может быть, птицы падают и умирают, пораженные ударом голоса, как бы стрелой. Может быть также, что это есть круговращение воздуха, который, подобно морю во время бури, волнуется и вращается кругообразно.
