Великого труда стоило выпросить у Мания прощения для халкидян, против которых он чрезвычайно был озлоблен по той причине, что Антиох женился в их городе: государь, в самом начале войны, не вовремя и не по летам своим, влюбился, будучи уже стар, в молодую девицу, дочь Клеоптолема, которая была прекраснейшая из своего пола. Это побудило халкидян с большим усердием прилепиться к стороне Антиоха и предать ему город свой как крепость и сборное место в военное время. Антиох, предавшись скорому бегству после сражения, прибыл в Халкиду, взял молодую супругу свою, деньги и друзей своих и отправился в Азию. Маний в гневе тотчас обратился против халкидян, но Тит, следуя за ним, старался смягчить ярость его и наконец просьбами своими успел склонить к помилованию Мания и сильнейших римлян. Халкидяне, избавившись таким образом от опасности, посвятили Титу самые большие и прекрасные здания, на которых и поныне можно видеть следующие надписи: «Народ Титу и Гераклу гимнасий»; в другом месте: «Народ Титу и Аполлону Дельфиний». Еще в наше время посвящают жреца в честь Тита, приносят ему жертвы и после возлияния воспевают пеан, в честь ему сочиненный. Мы пропустим его для краткости, а приведем только то, что они поют по окончании песни:
Мы чтим верность Рима,
Клянемся хранить ее;
Воспойте, девы великого Зевса,
Воспойте Рим и Тита и римскую верность.
Аполлон Пеан исцелитель! Тит избавитель!
Другие греки оказывали ему также приличные почести и по причине кротости его нрава имели к нему чрезвычайную любовь, которая одна может удостоверить в искренности оказываемого уважения. Хотя с некоторыми, как например с Филопеменом и Диофаном, полководцами ахейскими, по обстоятельствам или из честолюбия был он в ссоре, однако не имел к ним злобы, и гнев его не доходил до действия, но всегда кончался в словах, заключавших в себе некоторую благородную смелость и откровенность. Ни против кого не был он злопамятен, но многим казался вспыльчивым и стремительным. Впрочем, он был весьма приятен в обращении и говорил остро и приятно. Когда ахейцы присвоили себе остров Закинф*, то Тит ответствовал им, говоря, что для них опасно высунуть голову свою, подобно черепахе, далее Пелопоннеса. При первом свидании с Филиппом для переговоров о мире государь заметил, что он приехал один, а Тит в сопровождении многих. Тит отвечал ему: «Ты сам себя сделал одиноким, погубив друзей своих и родственников». Мессенец Динократ, находясь в Риме, напился допьяна некогда за пиршеством, надел женское платье и плясал, а на другой день просил Тита помочь ему в принятом намерении оторвать Мессену от Ахейского союза. Тит сказал ему, что об этом подумает, но между тем для него весьма удивительно то, что Динократ, помышляя о таких важных делах, может петь и плясать за пиршеством. Когда Антиоховы посланники исчисляли перед ахейцами множество царских войск и давали им разные названия, то Тит сказал следующее: «Ужиная некогда у одного из своих приятелей, я бранил его за великое множество яств и оказывал удивление, как он мог достать столь много различного мяса; на что приятель мне отвечал, что все это свинина и что кушанья различны между собою только приготовлением и приправой. Итак, – продолжал он, – ахейцы! Не удивляйтесь силам Антиоховым, слыша различные наименования копейщиков, дротиконосцев, и пеших, и прочих: все они – сирийцы и только оружиями различны одни от других».
По окончании греческих дел и войны с Антиохом* Тит сделан был цензором – это есть высочайшее достоинство в республике и некоторым образом довершение гражданского поприща. Товарищем его в сем достоинстве был сын Марцелла, пять раз возведенного на консульское достоинство. Они выключили из сената четырех не самых знаменитых сенаторов и приняли в число граждан всех тех, кто родился от вольных родителей. К этому принуждены они были трибуном Теренцием Кулеоном, который склонил народ к утверждению сего постановления, ругаясь над приверженными к аристократии.
В то время были в раздоре между собою известнейшие и знаменитейшие мужи Сципион Африканский и Марк Катон. Тит сделал первого председателем сената, как лучшего и превосходнейшего человека, Катону же был врагом по следующей причине. У Тита был брат Луций Фламинин, нимало на него не похожий, но преданный рабски всем удовольствиям и вовсе не заботящийся о благопристойности. Он всегда имел при себе одного отрока, находясь в походах и управляя провинциями. Некогда за пиршеством этот отрок, льстя Луцию, сказал ему: «Я столько тебя люблю, что более хотел тебе сделать удовольствие, нежели себе; я оставил гладиаторское зрелище, хотя никогда еще не видал убиваемого человека». Луций был столь доволен сими словами его, что отвечал ему: «Не беспокойся об этом; я удовольствую твоему желанию». Он велел привести из темницы одного из осужденных на смерть, призвал ликтора и в самом пиршестве велел отрубить голову узнику. Валерий Антиат уверял, что Луций сделал это из угождения к своей любовнице. По словам Ливия, в речи Катоновой писано, что то был галлбеглец, который пришел к дверям Луция с женой и детьми, и что он, впустив его в столовую, умертвил собственной рукой из угождения к своему любимцу. Вероятно, что Катон преувеличил, дабы усилить обвинение. Многие другие, между ними Цицерон в книге своей «О старости», заставляют говорить Катона, что умерщвленный был узник, а не прибегший к Луцию галл.
Катон, будучи избран цензором и очищая сенат, исключил из оного Луция, хотя он был консульского достоинства. Катон, казалось, бесчестил тем и брата его. Тит и Луций в униженном виде и в слезах предстали перед народом; требования их были умеренны; они просили у своих сограждан, чтобы Катон объявил причину, ради которой покрыл таким поношением знаменитый дом. Катон не отказался; он явился вместе с товарищем своим и спросил Тита, известно ли ему оное пиршество? Тит отвечал, что ничего не знает; Катон описал все происшествие и призывал Луция к присяге, если в объявлении его было что-либо ложное. Луций умолк; народ признал справедливым бесчестие, ему оказанное, и с торжеством проводил с трибуны Катона. Тит, тронутый несчастьем брата своего, пристал к тем, кто издавна ненавидел Катона, и уничтожил все им заключенные договоры об откупах, наймах и подрядах, одержав над ним верх в сенате, и возбудил против него великие и тяжелые тяжбы. Не знаю, было ли прилично и согласно с политикой за родственника своего, – но человека недостойного и справедливо наказанного объявить непримиримую вражду законному правителю и лучшему гражданину. После некоторого времени народ собирался в театре, между тем как сенат занимал, по обыкновению, почетнейшее место. Граждане увидели Луция, сидящего где-то на краю в унижении и презрении; они сжалились над ним и не могли вынести печального вида его; они до тех пор кричали ему, чтобы он перешел на прежнее свое место, пока он не перешел; сенаторы, удостоившиеся консульства, дали ему место близ себя.
Пока честолюбие Тита имело себе довольно пищи и занятия в описанных войнах, то оно было одобряемо. После консульства был он военным трибуном, хотя к тому никто его не принуждал. В старости лет своих, когда он уже отстал от управления, был порицаем за то, что в этом остатке жизни, в котором можно быть свободным от дел, не мог он удержать стремления своего к славе и юноше приличную страсть. Она была причиной гонения его против Ганнибала, чем сделался он для многих неприятным. Ганнибал, убежав из Карфагена, находился при Антиохе. Когда после сражения, данного во Фригии, Антиох принял охотно мир, то Ганнибал, убежав вновь, блуждал по разным странам и, наконец, прибыл в Вифинию к царю Прусию. Это было известно всем римлянам, но они пренебрегали Ганнибалом – по причине бессилия и старости его и как человека, совершенно оставленного счастьем. Но Тит, будучи отправлен посланником к Прусию по некоторым другим делам, видя при дворе его Ганнибала, досадовал, что он был еще жив. Несмотря на просьбы Прусия о муже, которого он почитал своим другом и принял к себе как приятеля, Тит не отстал от своего требования.
