Он привел в Рим воинов, смешивал их с гражданами и успел одержать верх над Метеллом. Повествует Рутилий, человек правдолюбивый и добрый, но личный неприятель Мария, что тот достиг в шестой раз консульства*, раздав между трибами великое количество денег, которыми лишил власти Метелла. Валерия Флакка принял он более как служителя, нежели как товарища в консульстве. Кроме Валерия Корвина*, никто прежде его не был столько раз возведен на консульское достоинство, но от первого консульства Корвина до последнего прошло, как говорят, сорок пять лет, а Марий после первого консульства получил еще пять как единый дар судьбы. В последнем консульстве навлек он на себя неудовольствие граждан тем, что содействовал и покровительствовал Сатурнину в дурных его делах, из которых одно есть умерщвление Нония. Этот был соперником Сатурнину в искании трибунства, и был убит им.
Сатурнин, сделавшись трибуном, предложил закон о раздаче земли*. Этим законом постановлено: чтобы сенат обязался клятвой принять то, что народом будет утверждено, и ни в чем не прекословить. Марий притворился в сенате, что отвергает эту статью; он говорил, что не примет клятвы, и что, по мнению его, ни один из здравомыслящих людей на то не согласится; что хотя бы предлагаемый закон не был вреден, однако было бы постыдно для сената принимать насильственно то, что ему следовало бы принять свободно и непринужденно. Он говорил так, но мыслил иначе; он хотел только завести Метелла в неизбежные сети. Почитая ложь и обман частью добродетели и великих способностей, он имел намерение нимало не заботиться о том, что обещал перед сенатом; зная же Метелла как человека твердого, почитающего истину, как говорит Пиндар, началом великой добродетели, он хотел его связать своим отречением перед сенатом, а когда бы Метелл не принял клятвы, то он намеревался возбудить против него непримиримую вражду народа. Ожидание его исполнилось. Метелл объявил, что не примет клятвы, и сенат тогда разошелся. По прошествии нескольких дней Сатурнин призвал сенат к трибуне и принуждал его принять клятву. Марий предстал; все умолкли и обратили на него внимание. Но Марий предал забвению то, что объявил прежде в сенате с такой смелостью. Он говорил, что у него не так толста шея*, чтобы всегда держаться того мнения, которое однажды объявил о столь важном деле; что он готов клясться и повиноваться закону, если это закон. Он прибавил это премудрое заключение как будто бы для прикрытия стыда своего. Народ, радуясь, что Марий произнес клятву, восплескал руками и превозносил его. Но лучшие граждане были объяты унынием и чувствовали ненависть к Марию за его перемену. Боясь народа, они все поклялись по очереди, до Метелла. Но Метелл, несмотря на усиленные просьбы своих друзей, чтобы он клялся и не подвергал себя тяжкому наказанию, каким Сатурнин грозил тем, кто не принял бы клятвы, нимало не унизился духом и не произнес клятвы. Пребывая твердым в своих мыслях, он был готов все снести, дабы не сделать ничего постыдного, и вышел из Народного собрания. Он говорил друзьям своим, что делать зло дурно; поступать хорошо, без всякой для себя опасности, дело обыкновенное, но что одному добродетельному человеку свойственно поступать так, как должно с опасностью для себя. Сатурнин тотчас предложил, чтобы консулы объявили Метелла лишенным огня, воды и крова. Самая низкая часть народа была в готовности умертвить его. Лучшие граждане страшились за Метелла, прибежали к нему и окружили его. Метелл не позволил, чтобы граждане за него производили мятеж, в чем поступил весьма благоразумно. Он говорил: либо дела поправятся, народ раскается в своих поступках и я возвращусь, будучи им призван; либо дела останутся в таком же положении, и тогда лучше быть далее от Рима. В жизнеописании Метелла будет сказано, какое уважение и какую благосклонность приобрел он у всех в своем изгнании и каким образом любомудрствуя, провел жизнь свою в Родосе.
Марий, будучи принужден за услугу, оказанную ему Сатурнином, смотрел равнодушно, как он наглыми и насильственными поступками дерзал на все, не чувствовал, сколь тяжкий республике нанес удар тем, что дал ему волю стремиться явно, посредством оружий и убийств, к самовластью и к ниспровержению правления*. Стыдясь лучших граждан, угождая народной толпе, он сделал наконец поступок чрезвычайно низкий, обнаруживающий двуличного человека. Когда первейшие мужи в республике пришли к нему ночью и просили присоединиться к ним против Сатурнина, то Марий в то же самое время впустил Сатурнина к себе другими дверьми, без их ведома. Потом объявил как одной, так и другой стороне, что он одержим некоторой болезнью, бегал попеременно то к Сатурнину, то к вельможам, поощряя и воспламеняя еще более друг против друга. Однако сенат и римские всадники, негодуя на происходящее, соединились между собою. Марий привел на площадь вооруженных людей и преследовал мятежников до Капитолия. По недостатку в воде, они принуждены были к сдаче, ибо Марий отрезал каналы, которыми получали воду. Не в силах долее держаться, они звали Мария и сдались ему, полагаясь на так называемую общественную Верность. Марий употребил все средства, чтобы спасти их, но все старания его были бесполезны; едва пришли они на площадь, как были умерщвлены народом. С этого времени сделался он ненавистным и знатным и простому народу. Вскоре настало время избрания цензоров; Марий не искал этого достоинства, как все того ожидали. Он допустил других низших граждан искать его, боясь получить в том отказ. Между тем притворно говорил, что не хотел многих огорчить строгим исследованием их нравов и образа жизни.
Когда предложено было о возвращении Метелла в отечество, то Марий, и словом и делом тщетно силившись этому препятствовать, наконец перестал противоречить. Народ принял охотно это решение*, и Марий, не стерпя видеть возвращения Метелла, отплыл в Галатию и Каппадокию, под предлогом принести Матери богов обещанные ей жертвы, но истинная причина его отъезда была другая, сокрытая от народа. Будучи неспособен к мирной жизни, неискусен в гражданских делах и обязан своим возвышением одной войне, он видел, что от бездействия и мира уменьшалась сила его и увядала слава. По этой причине он искал случая к новым предприятиям, надеясь возмутить царей, возбудить к войне Митридата, который был к тому склонен, наполнить Рим новыми триумфами, а дом свой – понтийской добычей и царским богатством. Хотя Митридат принял его дружелюбно и с отличным уважением, однако Марий не смягчил своей надменности и нимало не сделался снисходительным. Он сказал Митридату: «Царь! Либо постарайся быть могущественнее римлян, либо исполняй безмолвно их приказания». Этими словами привел в изумление Митридата, которому только по слуху известна была смелость римлян, а тогда в первый раз видел ее сам.
По возвращении своем в Рим Марий построил дом близ площади, или не желая, как сам говорил, чтобы ищущие его благосклонности беспокоились и ходили далеко, или почитая отдаление причиной тому, что не многие ходили к нему в дом и не искали его покровительства, подобно как искали в других. Но в этом ошибался. Он уступал другим в способности говорить приятно, не имел потребных в гражданских делах сведений и потому был пренебрегаем, как военное оружие в мирное время. Не столько досадовал он, когда другие одерживали над ним верх и более были уважаемы, сколько печалил его Сулла, возвышавшийся по ненависти сильных к нему и почитавший раздор свой с Марием основанием своего счастья. Когда же Бокх, царь нумидийский, будучи объявлен союзником римского народа, поставил на Капитолии статуи Победы, держащие трофеи, а близ их, в золотых изображениях, Югурту, передаваемого от него Сулле, то Марий был вне себя от ярости и честолюбия; ему казалось, что Сулла присваивает себе славу его дел; он готовился силой ниспровергнуть эти памятники. Сулла противился ему всеми средствами; едва не вспыхнул мятеж, если бы союзническая война, постигшая неожиданно Рим, не укротила его. Самые воинственные и многолюдные народы Италии составили союз против Рима и едва не разрушили его владычества*. Столько-то они были сильны, не только числом оружий и мужеством воинов, но смелостью и искусством их полководцев, не уступающих римским! Война эта была подвержена разнообразным переменам и переворотам счастья; она придала Сулле столько славы и могущества, сколько лишила оных Мария. Этот полководец показался медлительным в предприятиях, нерешительным, недеятельным – от того ли, что старость погасила в нем бодрость и жар (тогда ему было более шестидесяти пяти лет) или, как сам говорил, оттого, что ослабли его нервы, что не мог владеть телом своим, и из одного стыда, не по силам, предпринял сей поход. Несмотря на то, и в этом состоянии одержал он знаменитую победу и умертвил шесть тысяч неприятелей. Он не допустил их получить никакой над собой выгоды и с равнодушием смотрел, как они обвели его валом, смеялись над ним, вызывали к сражению. Марий этим нимало не был тронут. Помпедий Силон, который среди италийцев имел великую важность и силу, говорил ему: «Если ты, Марий, великий полководец, то выходи и сражайся с нами!» Марий отвечал: «Если ты великий полководец, то принуди меня сражаться тогда, когда я того не хочу!» Некогда неприятели подали ему удобный случай напасть на них, но римляне оробели. Когда обе стороны разошлись, то Марий собрал воинов своих и сказал им: «Я в недоумении – кто трусливее, неприятели или вы. Они не могли видеть хребта вашего, а вы их затылка». Наконец он сложил с себя предводительство по причине телесной слабости.
