Павсаний получил известие об этом поражении в то самое время, как он шел из Платеи в Феспии. Он построился в боевой порядок и пошел к Галиарту. Туда же прибыл и Фрасибул из Фив, предводительствуя афинянами. Павсаний хотел предложить о перемирии, дабы похоронить мертвых, но старейшим спартанцам это было неприятно; они негодовали на то между собою, потом, приступая к царю, представляли, что надлежало взять Лисандра не перемирием, но оружиями, сражаясь за его тело, и одержав победу, похоронить его; если же будут побеждены, то они почитали славным для себя пасть вместе со своим полководцем. Таковы были представления старейших, но Павсаний, видя, сколь было трудно превозмочь фиванцев, незадолго перед тем одержавшим победу, и рассуждая, что Лисандр пал у самых стен и, следственно, взять тело без перемирия было бы трудно и тогда, когда бы он победил, послал вестника к фиванцам, заключил с ними перемирие и отступил. Тело Лисандра, по вынесении его из границ Беотии, было похоронено на земле дружественного и союзного города Панопея*, где ныне стоит памятник на дороге, ведущей из Дельфов в Херонею. Здесь остановилось все войско. Один фокеец рассказывал другому, который в битве находился, что неприятели напали на них в то время, когда Лисандр перешел уже Гоплит. Когда тот изъявлял свое удивление, то какой-то спартанец, друг Лисандров, услышав это, спросил его: «Какое это место? Я его не знаю». «Однако, – отвечал фокеец, – на том месте неприятели умертвили первых из наших; ручей, текущий перед городом, называется Гоплитом». Спартанец, услышав эти слова, заплакал и сказал, что человек не может избежать определений рока. Лисандру некогда дано было следующее прорицание:
Гоплита шумного беречься завещаю.
Беги дракона ты, земли коварного сына,
Который по твоим идет вослед стопам.
Некоторые уверяют, что Гоплит не протекает у Галиарта, но что это поток близ Коронеи, вливающий свои воды в реку Филар близ города. Оный в древнее время называли Гоплией, а ныне Исомантом. Галиартский же гражданин, по имени Неохор, умертвивший Лисандра, имел на своем щите изображение дракона, и это, по-видимому, означало прорицание. Говорят, что в Пелопоннесской войне дано было фиванцам при Исмении прорицание, предвещавшее как сражение при Делии, так и при Галиарте*, которое дано спустя тридцать лет после первого. Это прорицание есть следующее:
Берегись пределов ты, взнося на волков дроты,
Орхалидской горы, лисицы пребыванья.
Место около Делия названо «Краем», ибо здесь Беотия граничит с Аттикой. Холм Орхалида, называемый ныне Лисьим, стоит близ Галиарта к стороне Геликона.
Спартанцы столько были огорчены неожиданной кончиной Лисандра, что хотели произвести над царем уголовный суд. Но он, не дождавшись решения, убежал в Тегею, где провел свою жизнь, как проситель, в храме Афины*. Бедность Лисандра, обнаружившаяся после смерти, сделала добродетели его явственнее, ибо, несмотря на богатство и на власть, которые имел в своих руках, по уважению к нему городов и великого царя, он нимало не умножил блеска своего дома со стороны имущества, как говорит Феопомп*, которого похвалам более можно верить, нежели порицаниям, ибо он охотнее порицает, нежели хвалит.
Эфор повествует, что по прошествии малого времени спартанцы вступили в спор с союзниками. Нужно было пересмотреть бумаги, которые оставались при Лисандре. Агесилай пришел в дом его и нашел книгу, в которой была написана речь о перемене правления и об отнятии у эврипонтидов и агиадов исключительного права на престол, дабы сделать оное общим, избирая царей из числа достойнейших. Агесилай хотел обнародовать речь, дабы показать гражданам, каким был Лисандр на самом деле. Но Лакратид, человек благоразумный, тогдашний председатель эфоров, удержал Агесилая, сказав ему: «Не надлежит вырывать Лисандра, но должно зарывать с ним и речь сию. Столько-то она была убедительно и ясно сочинена!» Лисандру по смерти оказаны были приличные почести. Спартанцы наложили пеню на тех, кто при жизни его хотел жениться на его дочерях, но по смерти его, когда обнаружилась бедность его, от этого отказались, ибо они домогались связи с ним тогда, когда почитали его богатым, а уверившись в его бедности, справедливости и добродетели, отстали. Известно, что в Спарте наказывали и безбрачных, и женившихся поздно, и женившихся неприлично. Этому наказанию подвергались те, кто искал бракосочетания более с дочерьми богатых, нежели добрых граждан, и тех, с которыми были связаны родством.
Вот что я мог собрать о Лисандре.
Сулла
Луций Корнелий Сулла был происхождения патрикийского, то есть благородного. Руфин, один из предков его*, был возведен на консульское достоинство, но известен не оказанной ему честью, сколько бесчестием, которым себя покрыл, ибо обнаружилось, что он, вопреки закону, имел у себя более десяти фунтов серебряной посуды. За это был выключен из сената. Потомки его жили уже в низком состоянии. Сам Сулла не был воспитан в изобилии и богатстве. В молодых летах он нанимал чужой дом за малую цену – в чем упрекали ему впоследствии, когда он разбогател более, нежели как должно было. После ливийского похода Сулла вел себя гордо и говорил с великой надменностью; один из лучших людей сказал ему: «Можешь ли ты быть честным человеком, ты, который приобрел такое имение, не получив ничего от своего отца?» Хотя сограждане его уже не хранили прежней правоты и чистоты в нравах, но отклонились от оной и предавались неге и роскоши, однако равно почитали бесчестными и тех, кто полученное от отца имение расточал, и тех, кто не пребыл в отцовской бедности. Когда в последствии времени Сулла получил верховную власть и лишил жизни многих граждан, то некоторый человек, отец которого был отпущенником, и которого Сулла приказал свергнуть с Тарпейской скалы по подозрению, что он скрывал у себя одного из проскриптов, напоминал Сулле, что долго с ним жил в одном доме, что он платил за верхнюю часть две тысячи нуммов, а Сулла за нижнюю три тысячи, так что между состояниями их разность была в тысячу нуммов*; это составляет двести пятьдесят аттических драхм. Вот что повествуют о прежнем состоянии Суллы.
Наружность Суллы можно видеть на его изображениях. Что касается до глаз его, их серый цвет, чрезвычайно неприятный и яркий, казался страшнее от краски лица его. Оно испещрено было рдеющимися угрями, меж которыми рассеяны были белые пятна. По этой причине, говорят, дано ему было имя Суллы* как прилагательное к цвету лица. В Афинах некоторый насмешник сказал о нем в стихе: «Сулла есть шелковичная ягода, усыпанная мукой»*. Простительно употреблять такие подобия, говоря о человеке, от природы самом насмешливом, который, будучи еще молод и неизвестен, проводил жизнь свою в сообществе мимов и шутов и с ними предавался всем распутствам, а когда получил верховную власть, то собирая ежедневно самых наглых и бесстыдных комедиантов, пил и ел с ними, стараясь их превзойти самыми дерзкими шутками. Он поступал таким образом неприлично летам своим и унижая достоинство власти, а между тем не радел о делах, требовавших его внимания. Как скоро находился он за ужином, то не было возможно занять его ничем важным. Хотя во все прочее время был он деятелен и угрюм, но предавшись удовольствиям беседы и стола, вдруг переменялся до того, что был покорен мимам, музыкантам и плясунам и охотно исполнял всякую просьбу. Этот вольный род жизни возродил в нем склонность к разврату и не воздержанию в наслаждениях, от которых в самой старости не мог отстать. Эта склонность утвердилась в нем навсегда. Он влюбился сперва в одну женщину дурного поведения, но богатую, по имени Никопола. Он перешел на положение ее любимца (в силу привычки и приятности его молодости) и, по смерти ее, остался наследником ее имения. Сверх того он получил в наследство имение своей мачехи, которая любила его, как сына. Этими наследствами несколько поправил свое состояние.
