Сулла собрал сенат и осудил на смерть как самого Мария, так и немногих других, в числе которых был и трибун Сульпиций, который, однако, убил себя, будучи предан своим рабом. Сулла сперва дал рабу свободу, а потом велел свергнуть его со скалы. Он обещал денежную награду за голову Мария – поступок бесчеловечный и неблагоразумный, ибо незадолго перед тем, предав себя в руки Марию в его доме, был им безопасно отпущен. Когда бы Марий не выпустил тогда Суллу, когда бы он предал его в руки Сульпиция для умерщвления, то он мог бы овладеть республикой; при всем том он пощадил его. Через несколько дней Марий находился в подобных обстоятельствах, но не получил подобного снисхождения. Этот поступок произвел в сенате тайное неудовольствие. Неблагорасположение и ненависть народа к Сулле обнаруживались на деле. Когда Ноний, племянник его, и Сервий искали через него достоинства, то граждане отказали им с поруганием и избрали других, которым оказывая уважение, думали тем досадить Сулле.
Но Сулла притворялся, что это было ему приятно, как бы народ через него получил свободу делать то, что хотел. Дабы смягчить ненависть к нему народа, он возвел в консулы Луция Цинну, хотя и противной ему стороны, обязав его клятвой и проклятиями благоприятствовать его предприятиям. Цинна взошел на Капитолий, держа в руке камень, и клялся Сулле в верности в присутствии многих особ, примолвив при том, чтобы ему быть выброшену из города, подобно выбрасываемому рукою его камню, если верности не сохранить – и с этими словами бросил камень на землю. Однако едва получил консульство, как предпринял все испровергнуть. Он хотел предать суду Суллу и настроил Виргиния, одного из трибунов, доносить на него. Но Сулла, не заботясь ни о нем, ни о суде, отправился против Митридата*.
Говорят, что в те самые дни, в которые Сулла готовился к отплытию с флотом из Италии, Митридат, находясь в Пергаме, видел разные неблагоприятные знамения, из которых примечательнейшее есть следующее. Изображение победы с венцом в руках, которую пергамцы некоторыми махинами спускали сверху на Митридата, в ту самую минуту, как она почти касалась головы его, раздробилась, а венец выпал и, катясь по театру, рассыпался в куски. Этот случай произвел в народе ужас, а в Митридате великое уныние, хотя в то время успехи его превосходили всю его надежду. Азию он отнял у римлян, Вифинию и Каппадокию у царей их*. Он имел пребывание свое в Пергаме, раздавая друзьям своим богатства, власти и царства. Один из сыновей его, не будучи никем обеспокоиваем, управлял в Понте и Боспоре* древними достояниями предков своих, простиравшимися до необитаемых стран за Мэотидой; другой же, Ариарат, покорял Фракию и Македонию с многочисленным войском. Полководцы его завоевали разные страны, имея великие силы. Главнейший из них, Архелай, обладая почти всем морем множеством кораблей своих, поработил Киклады и другие острова, расположенные по эту сторону мыса Малеи*, и саму Эвбею. Выступив из Афин, он отделил от римлян до самой Фессалии греческие народы. Он претерпел некоторый урон при Херонее, где встретил его Бруттий Сура, наместник Сентия, претора македонского, человек, отличный смелостью и умом. Этот Бруттий остановил стремление Архелая, наподобие быстрого потока несущегося через Беотию, и в трех сражениях при Херонее принудил его отступить и ограничиться обладанием моря. Когда ж Лукулл велел Бруцию уступить все приближающемуся Сулле, которому определено народом вести войну, то он оставил немедленно Беотию и удалился к претору своему Сентию, хотя дела его были выше всякой надежды удачны, и Греция была готова к перемене властителя, по причине хороших его свойств. Таковы были блистательнейшие дела, произведенные Бруттием!
Сулла по прибытии своем в Грецию получил во власть свою города, которые отправляли к нему посольства, но Афины были принуждены тиранном их Аристионом держаться стороны Митридатовой. Сулла подступил к городу со всеми силами. Он обступил и осадил Пирей, действовал против Афин разного рода машинами и всячески на них нападал, хотя и мог, подождав несколько времени, взять без всякой потери Верхний город*, который, по недостатку в припасах, доходил до последней крайности. Но спеша возвратиться в Рим и боясь тамошних переворотов, силился окончить войну, пренебрегая опасностями, давая сражения и не щадя издержек. Сверх прочих приготовлений все нужное к строению машин доставляемо было ежедневно на десяти тысячах пар лошаков, которых использовали к работе. Когда у него недоставало леса, ибо многие машины разрушались от собственной их тяжести, а другие были часто сжигаемы пущенным от неприятеля огнем, то Сулла поднял секиру на священные рощи. Он срубил деревья в Академии, обилующем ими предместии; то же сделал и в Ликее*.
Имея нужду в деньгах для продолжения войны, он коснулся священнейших храмов Греции. Из Эпидавра и Олимпии* велел привозить лучшие и великолепнейшие вещи, богам посвященные. Он писал в Дельфы амфиктионам, что лучше будет, если сокровища тамошнего бога будут к нему доставлены, ибо он либо сохранит их в безопасности, либо, употребивши их, возвратит равное количество оных. Он отправил фокейца Кафиса, своего друга, с приказанием брать каждую вещь весом. Кафис, по прибытии своем в Дельфы, не решался коснуться священных вещей; амфиктионы умоляли его убедительно, и Кафис плакал, находясь в такой жестокой необходимости. Некоторые сказали, что послышался им звук кифары, находящейся в святилище. Кафис, поверивший этому, или желая внушить Сулле страх к богам, писал ему об этом происшествии. Но Сулла отвечал насмешливо, что он удивляется, как Кафис не понимает, что на лире играет не тот, кто сердится, но кто веселится; по этой причине велит ему брать вещи со спокойным духом, ибо сие богу приятно. Немногим грекам было известно, что вещи эти были высылаемы Сулле, но когда амфиктионам надлежало изломать в куски серебряную бочку, которая одна оставалась из царских подарков*, сделанных храму, и которую, по причине ее тяжести и величины, не могли вести вьючные скоты, то греки вспоминали то о Тите Фламинине, то о Мании Ацилии, то о Эмилии Павле, из которых один изгнал из Греции Антиоха, а другие, победив царей македонских, не только не коснулись греческих храмов, но умножили дары их, придали им более чести и важности. Эти мужи предводительствуя по законам, воинами неиспорченными, привыкшими с безмолвием исполнять повеления начальства, имея душу царскую, но ведя жизнь простую, делали только умеренные и определенные издержки. Льстить воинам своим было для них постыднее, нежели страшиться врагов. Тогдашние же полководцы, похищая первенство насилием, а не доблестью, и более имея нужду в войске один против другого, нежели против неприятелей, предводительствуя им, принуждены были льстить и потворствовать воинам своим; покупали труды деньгами, которые издерживали к удовлетворению их прихотей, нечувствительно сделали все отечество продажным, а самих себя рабами подлейших людей, из желания начальствовать над лучшими гражданами. Вот что произвело изгнание Мария и возвращение его против Суллы, убиение Октавия Цинной, а Флакка Фимбрией*. Сулла подал первые тому примеры, и дабы развратить и переманить на свою сторону тех, кто был под начальством другого, сыпал деньгами перед своими подвластными и расточал им свое имение. Таким образом, приучая чужих воинов к измене, своих к развратной жизни, имел он великую нужду в деньгах, особенно для продолжения осады Афин.
