Между тем прибыли от Митридата посланники с объявлением, что он принимает все прочие условия; только просили, чтобы Пафлагония не была отнята у Митридата; касательно же статьи о кораблях, вовсе ее отвергали. Сулла с гневом сказал им: «Что вы говорите? Ужели Митридат присваивает себе Пафлагонию и отказывается выдать корабли? Митридат, о котором думал я, что поклонится мне, если оставлю ему правую руку, которою столь много умертвил римлян? Иначе он будет говорить, если я перееду в Азию. Пусть теперь он, сидя спокойно в Пергаме, управляет войною, которой никогда не видал!» Посланники, устрашенные словами его, ничего не говорили. Архелай же просил Суллу и старался укротить гнев его, брал правую руку его и плакал. Наконец он уговорил Суллу отправить его к Митридату для заключения мира на тех условиях, каких Сулла желает, решась в противном случае умертвить самого себя. Сулла отпустил его, а между тем сам вступил в страну медов*, опустошал ее и прибыл опять в Македонию. Архелай, по возвращении своем, застал его в Филиппах* и уведомил, что все хорошо идет и что Митридат желает непременно иметь с ним свидание. Причиной этому был Фимбрия, который умертвил Флакка, полководца противной стороны, и победив Митридатовых военачальников, шел на него самого. Митридат, страшась его, тем более хотел иметь Суллу другом.
Они сошлись в городе Дардане, что в Троаде. Митридат имел при себе двести гребных судов, двадцать тысяч пехоты, шесть тысяч конницы и много серпоносных колесниц. У Суллы было только четыре когорты и двести всадников. Митридат вышел навстречу и простер к нему руку, но Сулла спросил его, заключает ли мир на тех условиях, на которые согласился Архелай? Митридат молчал. «Просителям пристало, – сказал Сулла, – говорить первым, а для победителей довольно, если они молчат». Митридат начал оправдывать себя, вину брани частью возлагал на богов, частью же на самих римлян. Сулла, прервав его, сказал: «Я давно от других слышал и ныне сам узнаю, что Митридат весьма искусен в красноречии; у него нет недостатка в благовидных словах для оправдания самых дурных и беззаконных деяний». Потом изобличил его в бесчестных поступках, обвинил его во всем и опять спросил: принимает ли условия, заключенные с Архелаем? Когда Митридат объявил на то свое согласие, то Сулла обнял и поцеловал его, потом привел царей Никомеда и Ариобарзана и примирил их с ним. Таким образом Митридат, уступив Сулле семьдесят кораблей и пятьсот стрельцов, отплыл в Понт. Сулле известно было, что воины его роптали на него за то, что он заключил мир; они почитали постыдным для себя, что враждебнейший из царей, который в один день устроил в Азии пагубу ста пятидесяти тысячам римлян, ныне, обремененный богатством и добычами, выезжает из Азии, которую ограбил и с которой собирал налоги в продолжение четырех лет. Сулла говорил в защиту себе, что не был бы в состоянии воевать в одно время с Фимбрией и Митридатом, когда бы они соединились против него.
Двинувшись на Фимбрию, стоявшего при Фиатирах*, Сулла остановился далеко от него и окопался в своем стане. Воины Фимбрии, выходя из стана своего в одном платье, обнимали воинов Суллы, охотно помогали им работать. Фимбрия, видя такую в них перемену и боясь Суллы, как врага непримиримого, сам себя умертвил в своем стане*.
Сулла наложил на всю Азию вообще двадцать тысяч талантов пени*, но частно разорял жителей, предав их алчности и своевольству пребывающих в оных воинов. Хозяин обязан был платить стоявшему у него воину ежедневно по четыре тетрадрахма, давать обед ему и друзьям его, сколько бы их он не позвал. Начальник роты получал ежедневно пятьдесят драхм и два платья, одно домашнее, другое для выхода из дома.
Сулла отправился из Эфеса со всеми кораблями и на третий день пристал к Пирею. Он введен был во священные тайны и забрал себе книгохранилище теосца Апелликона, в котором находились большей частью сочинения Аристотеля и Феофраста, которые тогда не были довольно известны. Говорят, что это собрание книг было привезено в Рим и исправлено грамматиком Тираннионом*. От него родосец Андроник, получив подлинные списки, издал их в свет и составил таблицы, находящиеся ныне у всех в руках. Хотя древние перипатетики были люди образованные и любители учености, однако имели не многие сочинения Аристотеля и Феофраста и не самые верные, ибо наследство скепсийца* Нелея, которому оставил их Феофраст, досталось в руки невежам, не умевшим его ценить.
Во время пребывания Суллы в Афинах чувствовал он в ногах легкую боль и тяжесть, которую Страбон называет «детским лепетом подагры». Он отплыл в Эдепс* и пользовался тамошними теплыми водами, проводя жизнь веселую и беспечную в сообществе актеров. Некогда прохаживался он по морскому берегу; рыбаки принесли ему прекраснейшую рыбу. Он был весьма доволен их подарком и, узнав, что они были родом из Галеи, спросил: «Неужели кто-нибудь из галейцев жив еще?» Когда он одержал при Орхомене победу, то, преследуя неприятеля, разрушил три беотийские города – Анфедон, Ларимну и Галеи. Галейцы при этих словах сделались от ужаса безмолвными; Сулла, улыбнувшись, сказал им: «Ступайте домой спокойно, ибо вы пришли ко мне с достойными уважения посредниками». Говорят, что галейцы, осмелев, опять начали собираться и населять город свой.
Пройдя Фессалию и Македонию, Сулла прибыл на морской берег и готовился с тысячью двумястами кораблей переправиться из Диррахия в Брундизий. Неподалеку от Диррахия есть город Аполлония, и подле него Нимфей, где среди зелени лесов и лугов исходят огненные источники, по разным местам текущие беспрерывно. Говорят, что здесь был тогда пойман спящий сатир, подобный тем, кого представляют нам живописцы и ваятели. Он был приведен к Сулле, который посредством многих переводчиков спрашивал его, кто он такой. Сатир не говорил ничего внятного; он издал только пронзительный голос, подобный ржанию коней и крику козлиному; от чего Сулла приведен был в изумление и велел его удалить от себя, как ужасное чудовище.
При переправе своей в Италию, опасаясь, чтобы воины, выйдя на берег, не рассеялись каждый в свой город, он обязал их клятвой оставаться при нем и по своей воле не причинять никакого вреда Италии. Воины, видя, что он нуждается в деньгах, приходили к нему и всяк приносил столько денег, сколько мог по своему достатку. Сулла не принял сего приношения; он похвалил их за усердие, увещевал их и переправился в Италию против пятнадцати, как сам говорит, противной стороны полководцев, имевших под начальством своим четыреста пятьдесят когорт*. Но божество предвозвестило ему победу самыми явственными знамениями. По приезде своем в Тарент, он принес немедленно жертвы и увидел на головке печенки изображение лаврового венка и двух висящих повязок. Незадолго перед его приплытием в Кампании, у горы Тифаты*, видны были два огромных борющихся козла, которые действовали так, как в подобных случаях действуют сражающиеся люди. Но это было только явление, которое, мало-помалу поднимаясь от земли, рассеивалось по разным сторонам воздуха, подобно неясным призракам, и потом исчезло. По прошествии некоторого времени младший Марий и консул Норбан* привели к этому самому месту многочисленное войско. Сулла, прежде нежели успел устроить свое войско и назначить места своим воинам, пользуясь крепостью общего усердия и стремлением их смелости, разбил неприятелей, умертвил их до семи тысяч и запер в Капуе Норбана. Это происшествие было, говорят, причиной того, что воины его не рассеялись по городам, но остались вместе и начали пренебрегать противниками, невзирая на то, что они числом несколько раз были более их. Говорят, что в Сильвии попался ему один служитель Понтия, вдохновенный богами; он возвещал ему именем Беллоны победу и окончание войны, но уверял его, что если не поспешит, то Капитолий будет сожжен. Сожжение действительно случилось в тот самый день, в который этот человек предрекал, а именно, накануне квинтилийских нон, которые ныне называем июльскими.
