Сулла посвятил Геркулесу десятину всего своего имущества и угостил великолепно народ. Приготовления были столь обильны, что ежедневно бросали в реку великое множество кушанья. Вино, которое пили в этом случае, было сорокалетнее и старее того. Во время пиршества, которое продолжалось несколько дней, Метелла, жена его, издыхала от болезни. Жрецы не позволяли ему ни приблизиться к ней, ни дом свой осквернить похоронами. Сулла написал разводную тогда, когда Метелла была еще жива, и велел перенести ее в другой дом. По суеверию своему, он сохранил сей обряд в точности, но преступил им самим введенный закон, ограничивающий издержки погребения, не пощадив никаких. Он преступил и учреждения свои об умеренности стола, утешая себя в горести беседами и пирами в неге и невоздержании. По прошествии нескольких месяцев в Риме давали зрелище единоборцев; тогда еще места в театре не были отделены, но мужчины и женщины сидели вместе без разбора. Случилось, что близ Суллы сидела женщина, прекрасная лицом и знаменитого рода, то была Валерия, дочь Мессалы, сестра оратора Гортензия. Незадолго перед тем она развелась с мужем. Проходя позади Суллы, она коснулась его рукою и, сняв с платья его пушок, пошла к своему месту. Сулла взглянул на нее и удивился ее поступку. «Ничего особенного, император, – сказала она ему, – я просто хочу получить малый участок в твоем благополучии». Сулла слушал эти слова с удовольствием и не скрыл того, что был ими прельщен. Он начал разведывать о ее имени, роде и образе жизни. Они кидали друг на друга взгляды; часто обращались друг к другу и улыбались взаимно. Наконец вступили в условие о браке, который, в отношении к Валерии, может быть, не заслуживает порицания. Но хотя бы она была самая целомудренная и благородная женщина, однако побуждение Суллы к сему браку не похвально и не благоразумно. Подобно молодому человеку, он был уловлен взглядом женщины и сладострастием, от которого возникают самые постыдные и позорные страсти.
Несмотря на то, что Сулла имел у себя жену, он продолжал связь свою с мимами, с музыкантами и с комедиантами, с которыми предавался питью с утра до вечера, сидя на соломеннике. В то время сильнейшими при нем особами были комедиант Росций, первый мим Сорик и лисиод* Метробий, который всегда был любим Суллой. Эта развратная жизнь умножила болезнь, которая долгое время не давала о себе знать. Долгое время не знал он, что имел во внутренности своей язву, от которой испортилась плоть его до того, что вся превратилась во вши. Хотя несколько человек днем и ночью счищали их с него; однако то, что снимали, было малейшей частью того, что вновь возрождалось; платье его, баня, вода, в которой купался, и самое кушанье были наполнены сим потоком смрада. До такой степени он размножился! По несколько раз в день входил он в воду, дабы умыться и очистить себя – но без всякой пользы. Превращение происходило с великой скоростью, и все старание об очищении должно было уступить множеству насекомых.
Говорят, что в глубокой древности Акаст, сын Пелия, был одержан сею болезнью, а в последующие времена стихотворец Алкман, богослов Ферекид, Каллисфен Олинфский, которого содержали в темнице, равно и законоискусник Муций*. Если должно упомянуть и о тех, кто ничем хорошим не прославился, но почему-нибудь стали известны, то можно сказать, что беглец, начавший в Сицилии невольническую войну, который назывался Эвном, будучи пойман и приведен в Рим, умер от такой же болезни.
Сулла не только предчувствовал смерть свою, но и писал о ней. Он перестал писать двадцать вторую книгу записок своих за два дни перед кончиной. Он пишет, что по предсказанию халдеев надлежало ему провести благополучно жизнь свою и умереть среди величайшего благополучия. Также говорит, что сын его, умерший незадолго до Метеллы, явился ему во сне, одетый в дурном платье, и просил отца своего не беспокоиться более и вместе с ним идти к матери его Метелле, дабы жить с нею спокойно и беззаботно. При всем том он не переставал заниматься общественными делами. За десять дней до смерти своей примирил дикеархийцев*, которые были между собою в раздоре, и написал правила, по которым надлежало им впредь управляться. За день до кончины своей, узнав, что градоправитель Граний не платил долга своего в общественную казну, но ожидает его смерти, он призвал его к себе в покой и велел служителям окружить его и душить. Крик и сильное движение Суллы были причиной, что лопнул гнойник его; он потерял много крови и впал в изнеможение, провел беспокойно следующую ночь – и умер. От Метеллы оставил он двух малолетних детей. По смерти его Валерия родила дочь, которая названа Постумой. Это имя римляне дают детям, рожденным по смерти отцов.
По смерти Суллы, многие обратились к Лепиду и соединились с ним, дабы лишить тело его установленных при погребении почестей. Однако Помпей, который имел причину жаловаться на Суллу, ибо его одного изо всех друзей своих пропустил в своем завещании – успел, частью просьбами и лаской, а частью угрозами, разогнать их. Он сам провожал тело его до Рима, доставляя погребению безопасность и оказывая приличные умершему почести. Говорят, что женщины принесли телу его такое множество ароматов, что, сверх того количества, которое несено было в двухстах десяти ношах, составлен был большой кумир Суллы и ликтора, из дорогого фимиама и киннамона. День погребения по утру был сумрачен; все полагали, что будет дождь, и едва в девять часов подняли тело, сильный ветер подул на костер и воздвиг великий пламень, которым сожжено его тело. Костер уже догорал, огонь стал погасать, как пролился сильный дождь, который продолжался до самой ночи, так что, казалось, счастье сопровождало Суллу до самого гроба. Памятник его сооружен на Марсовом поле, с надписью, которая составлена им самим, и которой содержание есть то, что никто из друзей в оказании добра и никто из врагов в соделании зла его не превзошел.
Сравнение Лисандра с Суллой
Описав жизнь Суллы, приступим уже к сравнению его с Лисандром. Общее между ними то, что оба сделались великими, положив сами начало своему величию, но в Лисандре особенно то, что все власти, какие он имел, получил по воле своих сограждан, еще не развратившихся; что ни к чему их не принуждал насильственно и не был могуществен вопреки законам. Но в междоусобии, как говорит Гомер, и самый дурной человек достигает почестей. В Риме, в то время, при всеобщем разврате народа, при испорченном правлении, то в одной, то в другой стороне восставали властелины. Неудивительно, что Сулла господствовал там, где Главции и Сатурнины изгоняли из города Метеллов; где в Народном собрании убивали консульских детей; где военные силы приобретаемы были золотом и серебром; где ратники подкупаемы были; где огнем и мечом постановляли законы и принуждали противящихся им принять оные насильственно. Не порицаю того, кто в таких обстоятельствах мог достигнуть верховной власти, но не почитаю признаком добродетели сделаться первым при столь дурном положении республики. Но тот, кто Спартой, еще благоустроенной и благоразумно управляемой, высылаем был к принятию верховного предводительства, кому поручали важнейшие дела, должно думать, почитаем был лучшим из лучших и первым из первых. Это было причиной, что один многократно возвращал власть своим согражданам и снова получал ее от них. Уважение всегда сопровождало его, ибо по своей доблести он имел первенство над другими. Но Сулла, будучи избран единожды предводителем войска, в продолжении десяти лет беспрерывно не выпустил из рук оружия, делал себя то консулом, то проконсулом, то диктатором и всегда оставался тиранном.
