И Лисандр, как нами замечено, предпринял переменить правление, но с большей кротостью и справедливостью, нежели Сулла, ибо не оружием и не все разом испровергая, подобно Сулле, но убеждением и уверением хотел исправить постановление о царях. И подлинно казалось бы по естеству справедливым, чтобы лучший начальствовал в городе, управлявшем всей Греций, единственно по доблести, а не по благородству. Как охотник ищет не щенков от пса, но пса самого, а всадник не потомство, что от коня происходит, но коня доброго, ибо какая ему польза в лошаке? Так и политик ошибается, если в правителе будет искать не того, что он есть в самом деле, но того, от кого он происходит. Сами спартанцы лишили власти некоторых царей своих за то, что они были люди ничтожные и не имели способностей, нужных царю. Порок бесчестен и в благорожденном человеке. Добродетель сама по себе почтенна, но не в силу благородства происхождения.
Один делал несправедливости из уважения к друзьям своим; другой простирал их и на друзей своих. Известно, что Лисандр, из уважения к ним, сделал много дурного и для утверждения господства их и самовластия произвел многие убийства. Но Сулла из зависти отнял войско у Помпея; дав Долабелле начальство над флотом, хотел лишить его оного; Лукреция Офеллу, искавшего консульства как награды за многие важные услуги, велел умертвить перед глазами своими в намерении внушить всем страх и ужас убиением самых любезных ему особ.
Склонность к удовольствиям и жадность к деньгам обнаруживают в Сулле душу самовластную. Свойства Лисандра показывают человека, способного к управлению. При всей своей неограниченной власти и могуществе не явил он себя невоздержанным и слабым, но более всякого другого опроверг известную пословицу: «У себя львы, у чужих лисицы»*. Образ жизни его был целомудренный, воздержанный, истинно лакедемонский. Напротив того ни бедность молодости, ни старость лет не умеряли прихотей Суллы. Он устанавливал для сограждан своих законы о браках и воздержании; между тем как сам предавался распутству и противозаконным связям, как пишет Саллюстий. Он сделал город столь бедным и истощил его до того, что продавал за деньги дружественным и союзным городам вольность и независимость, хотя ежедневно отбирал и присваивал себе имущество богатейших и величайших домов. Нельзя счесть всего того, что он бросал и дарил льстецам. Какое могло быть рассуждение или какая бережливость в дарах человека, который расточал оные в пьяных беседах, который, в присутствии целого народа, явно некогда продавая с публичного торга великое имущество за малую цену, велел стукнуть молотком в пользу одного из друзей своих, и когда некто надбавил цену и оценщик объявил ее, то Сулла, сердясь на то, сказал народу: «Любезные граждане! Как я обижен и какое насилие я должен терпеть! Я не могу располагать, как хочу, своей добычей!» Лисандр, напротив того, и дары, ему принесенные, отдал своим согражданам. Я не хвалю его за то. Может быть, более вреда принес Спарте Лисандр уступкой ей богатства, нежели Сулла отнятием его. Однако это служит доказательством бескорыстия его.
С каждым из них случилось нечто особенное, относительно к республике. Сулла, будучи невоздержан и расточителен, исправлял сограждан своих; Лисандр наполнил город теми пороками, от которых сам воздерживался; проступки одного состояли в том, что он был хуже постановляемых им законов, а другого в том, что он делал граждан хуже себя, ибо он научил Спарту нуждаться в том, в чем сам научился не иметь нужды. Таковы они были в отношении к делам общественным.
Сулла несравнен по военным подвигам, по делам стратегическим, по множеству трофеев, по великости опасностей, в которых находился. Лисандр одержал на море две победы; прибавим к ним осаду Афин, дело само по себе не столь уж важное, но превознесенное молвой. Неудачи его в Беотии и Галиарте были, может быть, произведением несчастья; однако кажутся следствием неблагоразумия, ибо он не дождался многочисленной силы, шедшей уже к нему из Платеи с царем, но увеличенный гневом и любочестием, устремился на стены не в надлежащее время. Самые обыкновенные воины, выйдя из города, против всякого ожидания, умертвили его; он получил смертельный удар, не так как Клеомброт при Левктрах, противясь наступающему неприятелю; или Кир и Эпаминонд, удерживая отступающих и утверждая за собою победу. Эти мужи умирали смертью, достойною царей и полководцев. Лисандр, напротив того, пожертвовав собою бесславно, как простой воин, доказал, что древние спартанцы благоразумно избегали сражений под стенами, в которых храбрейший полководец может погибнуть не только от всякого обыкновенного человека, но и от руки женщины или ребенка. Так Ахилл, говорят, умерщвлен Парисом у ворот Трои. Трудно исчислять, сколько побед одержал Сулла в открытых сражениях, сколько сот тысяч неприятелей истребил. Он взял Рим дважды и завладел Пиреем, не принудив его к сдаче голодом, подобно Лисандру, но лишив Архелая моря и твердой земли, многими и важными победами.
Не должно оставить без замечания полководцев, с которыми они воевали. Можно бы было для забавы воевать с Антиохом, кормчим Алкивиада, или обманывать Филокла, афинского демагога, который:
Бесславен был; язык имел, как острый меч.
Митридат не захотел бы поставить их наряду со своими конюшими, а Марий – с каким-либо из своих ликторов. Несколько владельцев, консулов, полководцев, ораторов восстали против Суллы! Оставя других, кто был страшнее Мария? Какой царь могущественнее Митридата? Кто отважнее Лампония и Телезина? Однако Сулла одного изгнал, другого покорил, а двух последних умертвил.
Важнее всего, по моему мнению, то, что Лисандр совершал свои дела с помощью своего отечества; напротив того, Сулла, изгнанник, преследуемый своими неприятелями, в то самое время, как жена его была изгоняема, дом разоряем, друзья умерщвляемы, сам находясь в Беотии, устраивался против бесчисленных врагов, подвергался опасности за отечество и воздвигал трофей. Когда Митридат предлагал ему союз, давал силы против врагов его, то он нимало не сделался снисходительнее, не оказал ему никакой ласки, не приветствовал его, не простер к нему руки, пока не узнал от него самого, что соглашается оставить Азию, предает ему корабли, уступает царям области их – Вифинию и Каппадокию. Кажется, Сулла ничего не произвел прекраснее дела сего и с большим духом. Он предпочел благо общественное своему собственному и, подобно бодрому псу, не прежде выпустил пойманную добычу, как низложивши ее совершенно, и после того обратился к отмщению за оказанные ему частные обиды.
Кроме этих дел, поступки их, относительно Афин, могут служить к сравнению их нравов. Сулла, взяв город, сопротивлявшийся ему за могущество Митридата, возвратил ему вольность и независимость. Лисандр, напротив того, не возымел никакой жалости к Афинам, ниспадшим с высоты могущества; уничтожил в них народоправление и предал их власти лютейших и беззаконных тираннов.
Основываясь на этих рассуждениях, мы недалеко уклонимся от истинны, если скажем, что Сулла больше произвел, а Лисандр меньше проступался, и потому одному дадим первенство за воздержание и умеренность, а другому – за искусство в предводительстве и за храбрость.
Кимон и Лукулл
Кимон
Прорицатель Перипольт, приведший царя Офельта и покоренные ему народы из Фессалии в Беотию, оставил по себе род, пребывший многие годы в цветущем состоянии. Большая часть потомков его поселились в Херонее, первом городе, которым они завладели, изгнав из оного варваров. Будучи от природы воинственны и храбры, они охотно подвергались опасностям и погибли во время нашествия мидян и в сражениях с галлами*. Оставался только один отрок, сирота, по имени Дамон, прозванием Перипольт, красотою тела и смелостью духа превосходивший всех своих сверстников, но нравом суровый и необразованный. Некоторый римлянин, начальник когорты, зимовавшей в Херонее, полюбил его тогда, когда он вышел уже из детского возраста. Не могший склонить его к себе ни стараниями, ни подарками, он явно показывал, что употребит насилие, тем более что отечество наше находилось тогда в дурном состоянии и по причине унижения и бедности своей было презираемо. Дамон боялся этого; исполненный уже гнева к римлянину за его покушения и злоумышляя против него, он соединился с некоторыми из своих сверстников, но с немногими, дабы тем удобнее сокрыть свое предприятие. Молодые люди, в числе шестнадцати, намазав лица сажей, напились вина и на рассвете дня напали на римлянина, который в то время приносил жертву на площади, убили его и многих из окружавших его и убежали. В городе сделалась тревога; сенат Херонеи собрался и осудил убийц на смерть, желая тем оправдать город перед римлянами. Вечером, когда правители по обыкновению ужинали вместе, Дамон и сообщники его ворвались в дом собрания, убили правителей и опять убежали из города.
