Эфор пишет, что Тифравст был тогда начальником царского флота, а Ферендат* – предводителем сухопутного войска. Но Каллисфен свидетельствует, что Ариоманд, сын Гобрия, имея верховную власть над всеми войсками, пристал флотом к реке Эвримедонту и не хотел дать сражение, ожидая восьмидесяти финикийских кораблей, которые плыли к нему с Кипра. Дабы предупредить их, Кимон приближался к персам с твердым намерением принудить их к битве, хотя бы они того и не хотели. Персы, не желая быть принужденными к сражению, вошли в реку. Когда же афиняне их преследовали, то они обратились к ним, по свидетельству Фанодема, с флотом, состоявшим из шестисот кораблей, а по словам Эфора – из трехсот пятидесяти*. Столь великая сила не произвела на море ничего достойного себя, но вскоре обратилась к твердой земле. Передние воины достигали берега и убегали к близстоявшему сухопутному войску; другие, будучи настигнуты, погибали вместе с кораблями. Многочисленность неприятельских судов доказывается тем, что хотя многие убежали, многие сокрушились и потонули, но афинянам досталось в руки двести судов.
После этого неприятельские сухопутные войска приблизились к берегу. Кимону казалось трудным сделать высадку в виду неприятеля с немногими утомленными греками и напасть на многочисленное свежее войско неприятелей, но, видя бодрость своих воинов, гордящихся своей крепостью и одержанной победой и желающих напасть на варваров, он высадил пехоту, еще пылающую от морского сражения. Быстро и с великим криком устремилась она на неприятелей. Персы устояли и твердо выдержали нападение. Началось жаркое сражение. Многие из афинян, отличные храбростью и достоинствами своими, пали на месте. Наконец после великих усилий греки, обратив в бегство варваров, убивали их, брали в плен, получали в добычу шатры их, наполненные сокровищами*. Таким образом, Кимон, как искусный подвижник, в один день дал два сражения и превзошел победу при Саламине тем, что дал сражение на твердой земле, и победу при Платеях тем, что дал сражение морское, и к этим двум победам присовокупил третью. Узнав, что финикийские корабли, не приспевшие к сражению, пристали к Гидру, Кимон поспешно выступил против них. Предводители неприятельские не знали ничего верного о том, что случилось с большими силами, они не доверяли и терялись в недоумении. Более всего устрашило их неожиданное нападение; они потеряли все корабли свои; воины большей частью погибли.
Это торжество Кимона столь много унизило высокое о себе мнение персидского царя, что он принужден был заключить оный славный договор, которым обязался отстать навсегда от греческого моря на столько пространства, сколько может конь пробежать в один день, и не содержать ни одного длинного медноносого корабля в морях, простирающихся от Кианейских скал* до Хелидонских островов. Каллисфен уверяет, что персидский царь сохранял договор не потому, что обязался, но будучи устрашен претерпенным поражением, так далеко отстал от греческих областей, что, когда Перикл с пятьюдесятью, а Эфиальт с тридцатью кораблями простерли свое плавание далее островов Хелидонских, то не встретили никаких варварских морских сил. Но в постановлениях народных, собранных Кратером, находится копия договора, как будто бы оный в самом деле заключен был. Говорят также, что по этому случаю афиняне соорудили жертвенник Миру и оказали отличные почести Каллию, отправившемуся послом к персидскому царю.
По продаже взятой добычи город получил способы к разным предприятиям и пристроил южную сторону крепости. Говорят, что Длинные стены, так называемые «Бедра», достроены были впоследствии, а первое основание их сделано издержками Кимона. При строении этих стен встретились места болотистые и топкие; почему он утвердил их безопасно, засыпав болото мелкими камешками и пустил в оное тяжелые камни. Кимон первый украсил город теми приятными местами, которые служили гражданам к препровождению времени и впоследствии были им весьма любезны. Площадь обсадил он платанами, а Академию, место сухое и безводное, превратил в рощу, орошаемую источниками, с тенистыми аллеями и чистыми местами для ристалища.
Фракийский Херсонес был еще занимаем некоторыми персами; они не хотели его оставить, но звали к себе на помощь фракийцев из внутренних областей, презирая Кимона, который с малым числом триер отправился из Пирея. Кимон напал на них с четырьмя кораблями и завладел четырнадцатью их судами, выгнал персов, победил фракийцев и весь Херсонес покорил афинянам. Потом победил в морском сражении фасосцев, которые отпали от афинян, взял у них тридцать два корабля, осадил и завоевал их город, завладел золотыми рудами, которые фасосцы имели на противоположном берегу, и всю их землю. Оттуда ему легко было переправиться в Македонию и отнять у македонян большую часть их земли. Он не сделал того, и потому обвиняли его в получении даров от царя Александра. Его неприятели соединились и сделали на него донос. Он защищался перед судьями своими и между прочим сказал, что он не связан дружбой с ионянами и фессалийцами, народами богатыми, подобно другим полководцам, которые желали только, чтобы им льстили и приносили подарки, но соединен дружбой с лакедемонянами, любя в их образе жизни простоту и умеренность, которые предпочитал всем сокровищам света; и что он радовался только тогда, когда обогащал город добычами, взятыми у неприятелей. Стесимброт, упоминая об этом суде, говорит, что Эльпиника пришла к Периклу и просила его о Кимоне, ибо он был сильнейший из обвинителей. Перикл, усмехнувшись, сказал ей: «Ты стара, Эльпиника, слишком стара, чтобы участвовать в таких делах». Но в суде Перикл оказал себя самым снисходительным из обвинителей и против него говорил только однажды, и то по своей должности.
Кимон был совершенно оправдан. Во время управления своего, находясь в городе, всегда удерживал и укрощал народ, наступавший на право знати и присвоивший себе всю силу и власть в правлении. Когда же опять он выступил в поход, то народ, чувствуя себя вовсе свободным, нарушил установленный в республике порядок и отечественные узаконения, и, водимый Эфиальтом, отнял у Ареопага ведение над судами, кроме немногих, завладел судилищами и вверг город в совершенную демократию в то время, когда уже Перикл имел большую силу и благоприятствовал стороне народной. Кимон, по возвращении своем, негодовал, видя униженную важность Ареопага, старался опять перенести к нему судейскую власть и восстановить аристократию, утвержденную во время Клисфена. Противники его кричали, возмущали народ против него, напоминали о связи его с сестрой и обвиняли его в лаконизме. К тому относятся и следующие известные стихи Эвполида, в которых он говорит о Кимоне:
Не злой он человек, но только любит пить;
В беспечности драгой спокойно любит жить;
Он в Лакедемоне нередко засыпает;
Эльпинику одну несчастной оставляет.
Пусть он предавался пьянству, пусть ни о чем не радел, но когда покорил столько городов, когда одержал столько побед, то нет сомнения, что никакой трезвый, никакой бдительный греческий полководец, ни прежде, ни после него живший, не может с ним сравниться.
Правда, что с самого начала он привержен был к лакедемонянам и одного из сыновей-близнецов своих, рожденных от жены его клейторянки*, назвал Лакедемонянином, а другого – Элейцем, как повествует Стесимброт. По этой причине Перикл часто упрекал им происхождением их со стороны матери. Но Диодор Землеописатель говорил, что как эти сыновья Кимона, так и третий, по имени Фессал, родились от Исидоки, дочери Эвриптолема, сына Мегакла. Впрочем, лакедемоняне возвысили Кимона, противясь уже Фемистоклу, они хотели, чтобы Кимон, который был еще молод, более его имел силы и власти в Афинах. Сначала афиняне смотрели на это с удовольствием, ибо, по благосклонности лакедемонян к Кимону, они получали немалые выгоды. Сперва, когда они возвышались и входили в дела союзников, лакедемоняне, из любви и уважения к Кимону, не оказывали за то неудовольствия. Он управлял большей частью делами Греции потому, что вел себя кротко с союзниками и старался угождать лакедемонянам. Впоследствии афиняне, сделавшись могущественнее и видя, что Кимон привержен был к лакедемонянам, негодовали на него, ибо при всяком случае он величал лакедемонян перед афинянами, в особенности же когда хотел упрекать их чем-либо или поощрял к чему, то обыкновенно говаривал им: «Не таковы лакедемоняне!» Этим он возбуждал против себя зависть и некоторое неудовольствие со стороны сограждан. Но клевета, которая против него столь много усилилась, имела следующее начало.
