В четвертый год царствования Архидама, сына Зевксидама, случилось землетрясение, сильнейшее изо всех до того времени бывших*. Земля Лакедемонская провалилась во многих местах, Таигетские горы всколебались, и некоторые вершины гор оторвались. Весь город разрушился, осталось только пять домов, все прочие пали. Говорят, что молодые люди и мальчики занимались гимнастическими упражнениями в одном портике. За несколько минут до землетрясения показался заяц. Все мальчики, будучи уже намазаны маслом, из резвости выбежали и гнались за зайцем. В портике остались одни юноши; здание разрушилось, и все погибли под его развалинами. Гробницу их и поныне называют Воздвигнутой землетрясением. Архидам, поняв, какая опасность угрожает государству, и приметя, что граждане старались спасти из домов своих драгоценнейшие вещи, велел трубой дать знать о нашествии неприятелей, дабы они скорее собрались к нему с оружием. Это одно спасло в оное время Спарту, ибо илоты стекались от всех сторон с полей, чтобы истребить оставшихся от землетрясения спартанцев, но, найдя их вооруженными и устроенными в боевом порядке, удалились в другие города и явно вели войну, убедив к тому многих из жителей окрестных городов. В то самое время и мессенцы напали на Спарту. В крайности спартанцы послали Периклида в Афины и просили у афинян помощи. Поэт Аристофан, комически описывая посланника, говорит, что он, бледный, в красном плаще, сидя у жертвенника, просил вспомогательного войска.
Эфиальт противился этому, утверждая, что не должно вспомоществовать лакедемонянам и восстанавливать город, противоборствующий афинянам, что должно оставить гордость Спарты, поверженной и растоптанной ногами. Но Кимон, как говорит Критий, предпочел пользу Спарты приращению своего отечества, склонил народ на помощь спартанцам и сам выступил к ним с многочисленным войском. Ион сохранил и слова, которыми Кимон больше всего тронул афинян. Он просил их не оставить Грецию хромой и не допустить, чтобы город их был без пары.
Оказав помощь лакедемонянам, Кимон возвращался с войском через Коринф. Лахарт, начальник города, порицал его за то, что он ввел в оный войско, не испросив позволения у граждан. «Когда кто постучится у чужих дверей, – говорил Лахарт, – то не прежде входит, как по получении от хозяина позволения». – «Но вы, Лахарт, – отвечал Кимон, – не только не постучались у дверей клеонян и мегарян, но, разломав оные, ворвались в город с оружием, полагая, что везде отворено тому, кто больше имеет силы». Таким образом, он дал смелый ответ коринфянину в надлежащее время и продолжал путь с войском своим. Лакедемоняне призывали опять афинян к себе на помощь против ифомских мессенцев и илотов. Афиняне пришли, но лакедемоняне, боясь их смелости и блистательной славы, их одних изо всех союзников отослали назад, как людей беспокойных*. Афиняне удалились с гневом, явно негодуя на приверженных к Лакедемону граждан. Под маловажным предлогом они изгнали Кимона на десять лет, ибо такое время назначено для изгоняемых остракизмом.
Лакедемоняне, возвращаясь из похода, в котором избавили Дельфы от фокейцев, остановились лагерем у Танагры. Афиняне вышли против них, и Кимон с оружием присоединился к своему колену Энеиде, желая сразиться против лакедемонян вместе с согражданами своими. Но так называемый Совет пятисот, узнав о том, и боясь, как кричали его противники, чтобы он не расстроил фаланги и не привел в город лакедемонян, запретил полководцам принимать его. Кимон удалился, но просил Эвтиппа из Анафлиста* и всех друзей своих, которых наиболее обвиняли в лаконизме, крепко сражаться с неприятелем и самым делом опровергнуть подозрение своих сограждан. Друзья его, в числе ста человек, взяв его доспехи, положили их посреди своего строя и, соединившись в одно, сражались со всевозможной храбростью. Все пали на месте, оставив афинянам великое о себе сожаление и раскаяние в несправедливом на них подозрении. По этой причине и гнев афинян против Кимона не был продолжителен, как потому, что они помнили его заслуги, так и по тогдашним обстоятельствам, ибо они потеряли великое сражение при Танагре, а к лету ожидали нашествие пелопоннесцов на свою землю. Они вызвали Кимона из изгнания; он возвратился, по решению народному, писанному самим Периклом. Столько-то ссоры тогда были благородны, вражда умеренна и легко исчезающая, когда дело шло о пользе общественной! И честолюбие, управляющее всеми другими страстями, уступало пользе отечества, когда обстоятельства того требовали!
Кимон вскоре, по своем возвращении, прекратил войну и примирил республики. По заключении мира*, видя, что афиняне не могли быть в покое, но желали быть в беспрестанном движении и превращать свою силу военными предприятиями, дабы они не беспокоили греков, или, плавая флотом своим вокруг островов и Пелопоннеса, не подавали повода к междоусобным браням и на республику не навлекали жалоб со стороны союзников, он посадил войска на двести триер с намерением напасть вновь на Кипр и Египет. Он хотел, чтобы афиняне в одно и то же время упражнялись в войнах против варваров и справедливым образом получали себе выгоды, привозя в Грецию богатства своих природных неприятелей. Все было уже готово, и войско стояло на берегу, как Кимон увидел сон. Ему казалось, что сердитая собака лаяла на него и вместе с лаем, испустив голос, смешанный с человеческим, сказала: «Приди! Ты любезен мне и моим детям!» Трудно было объяснить это сновидение, но посидониец* Астифил, прорицатель и друг Кимона, сказал ему, что сие видение предзнаменует ему смерть. Он толковал его следующим образом: собака, лающая на человека, враг ему; врагу своему не иначе приятным быть можно, как умирая. Смешение голоса показывало, что враг есть перс, ибо войско персидское смешено из греков и варваров. После этого видения Кимон приносил жертвы Дионису, а жрец заклал животное. Сгустившуюся кровь его муравьи в великом числе принимали, помалу приносили к Кимону и мазали большой палец ноги его. Долгое время никто того не примечал, но лишь Кимон увидел это, как жрец предстал к нему, показывая, что печенка была без перепонки. При всем том, как ему нельзя уже было распустить войско, он вышел в море, шестьдесят кораблей отправил в Египет; с другими опять поплыл к тем же берегам. Он разбил царский флот, состоявший из кораблей финикийских и киликийских, покорял окрестные города и искал случая напасть на Египет*. Намерения его были велики, он хотел разрушить всю Персидскую державу, по той причине, что знал, в какой силе и славе находился у варваров Фемистокл, который принимал на себя предводительство над войсками царя, хотевшего действовать против греков. Но Фемистокл, как говорят, прекратил дни свои по своей воле потому, что не надеялся одержать верх над греками и превозмочь счастье и доблесть Кимона. Уже Кимон хотел предпринять великие подвиги, весь флот его был собран на Кипре. Он послал в Аммоново капище людей, чтобы спросить о чем-то тайном; зачем были он посланы, никому не известно. Аммон не дал посланным никакого ответа, но едва они прибыли, как велел им удалиться, ибо Кимон находился уже при нем. Посланные, услышав это, отправились к морю. Едва они пришли в греческое войско, которое тогда находилось в Египте, как узнали, что прорицалище разумело его кончину, сказав, что он был уже с богами.
Он умер, как многие уверяют, от болезни, во время осады Кития; иные говорят, от раны, полученной в сражении с варварами. Умирая, он велел своим приближенным отплыть тотчас и утаить его смерть. И так случилось, что ни варвары, ни союзники не знали о его смерти, и, как говорит Фанодем, афинский флот пристал к берегам своим безопасно, предводимый Кимоном, за тридцать дней до того времени умершим.
