Некоторые предводители советовали Лукуллу при самой переправе войска беречься того дня, ибо он был из числа тех несчастных дней, которые римляне называются черными. Они представляли ему, что в этот же день погибло войско Цепиона*, вступившее в сражение с кимврами. Лукулл отвечал достопамятными словами: «Я сделаю и этот день для римлян благополучным!» Это был канун октябрьских нон.
Сказав это и ободрив воинов, он переправился через реку и сам вел воинов своих на неприятеля. Он носил железную чешуйчатую броню, отражающую сияние солнца, и верхнее платье, обшитое бахромой. В руке держал обнаженный меч, в знак того, что надлежало вступить в ручной бой с неприятелем, привыкшим сражаться, стреляя издали, и что скоростью нападения должно было лишить его пространства, потребного для стреляния из лука. Когда же он увидел, что вооруженная железными латами конница, на которую неприятель полагался, устроена была под одним холмом, вершина которого была ровна и широка, а дорога к нему в четырех стадиях не весьма трудна, то приказал находившимся при нем фракийцам и галатам наступать на нее с боку и отбивать мечами их копья. Вся сила конницы состоит в копьях, другого ничего не может она употребить ни себе в защиту, ни неприятелям во вред, по причине тяжести и крепости своих доспехов, но кажется как бы пристроенной к стене. Сам Лукулл взял две когорты, устремился на холм, воины следовали за ним бодро, ибо видели его, что он первый шел пешком с оружием в руках, сносил все труды и разделял с ними опасности. Взойдя на высоту холма, он стал на месте видном и открытом и громким голосом воскликнул: «Победили мы, победили, соратники!» – и с этими словами повел их на конницу, покрытую латами. Он не велел действовать дротиками, но, настигнув неприятеля, мечом поражать в бедра и в ноги, ибо эти части тела одни были не покрыты латами. Но не было нужды употреблять такой род сражения: конница не приняла наступавших римлян, но с великим криком и шумом постыдно предалась бегству и смешала себя и своих тяжелых коней между пехотой, прежде чем та начала сражение. Так побеждено было многочисленное войско, без нанесения ран, без пролития крови. Самое большое поражение их происходило тогда, когда они бежали, или, лучше сказать, когда хотели бежать, ибо они не могли того сделать, но сами себе препятствовали, по причине густоты и толщины их строев. Тигран при самом начале нападения предался бегству с немногими. Видя сына своего участником бедствия, он сорвал с головы своей диадему, отдал ему ее со слезами и приказал спасать себя другой дорогой, как только может. Юноша не осмелился надеть ее, но отдал для сохранения вернейшему из своих служителей. Этот служитель был пойман и приведен к Лукуллу, которому таким образом, между другими пленными и добычей, досталась и Тигранова диадема. Говорят, что в этом сражении погибло более ста тысяч пехоты и что конных спаслось очень мало. Из римлян ранено сто человек, убито пять.
Философ Антиох, в сочинении своем «О богах» упоминая об этой битве, говорит, что солнце никогда не видало подобной. Страбон*, другой философ, в «Исторических записках» говорит, что сами римляне стыдились и над собою смеялись, что употребили оружие против сих подлых рабов. Ливий утверждает, что никогда римляне, будучи столь малы числом в сравнении с неприятелями, не вступали в бой, ибо победители составляли менее двадцатой части побежденных. Лучшие из римских вождей и опытнейшие в военном деле более всего хвалили Лукулла за то, что он победил двух величайших и славнейших царей двумя совершенно противными средствами – скоростью и медленностью. Митридата, бывшего в полной его силе, истощал он продолжением времени и отлагательством, а Тиграновы силы сокрушил скоростью нападения. Немногие из бывших когда-либо полководцев употребили деятельную медленность и смелость, обеспечивающую безопасность.
По этой причине Митридат не спешил к сражению, а шел спокойно к Тиграну, думая, что Лукулл будет вести войну с обыкновенной своей осторожностью и медлительностью. Встретившись сначала на дороге с некоторыми армянами, отступающими в страхе, он стал догадываться о происшедшем бедствии; потом, как еще более попадалось ему безоружных и раненых, узнал о поражении Тиграна и начал его искать. Найдя его всеми оставленного, униженного, он не ругался над ним, но сошел с лошади, начал оплакивать с ним общее свое злополучие, дал ему своих служителей и ободрил надеждой на будущее; потом вместе стали они собирать новые войска.
Между тем жившие в Тигранокерте греки возмутились против варваров и хотели предать город Лукуллу, который учинил нападение и взял его. Он завладел царскими сокровищами, а город предал на расхищение*. В нем найдено, кроме других богатств, денег восемь тысяч талантов серебряных. Сверх того Лукулл разделил воинам, из полученной добычи, по восьмисот драхм на человека. Узнав, что в городе находилось великое число актеров, которых собрал Тигран отовсюду, для посвящения построенного им театра, Лукулл употребил их в играх и зрелищах, которыми торжествовал свои победы. Греков, поселенных в городе, снабдив на дорогу деньгами, возвратил в их отечества, равно как и варваров, принужденно в том городе живших. Таким образом разрушением одного города восстановлены многие, которым возвращены их жители и которые любили Лукулла, как благодетеля и основателя своего.
Лукулл имел во всем успехи, достойные человека, который более прельщался похвалами, получаемыми за правосудные и человеколюбивые деяния, нежели за военные подвиги, ибо в последних в немалой степени участвовало войско и еще более – судьба, но первые обнаруживали его кроткую и образованную душу, и именно этими качествами Лукулл без оружия покорял себе варварские народы. К нему пришли цари арабские, предавая ему свои царства. Софенцы покорились ему; гордиенцы так были привержены к Лукуллу, что хотели оставить свои города и последовать за ним всюду вместе с женами и детьми своими. Причина тому была следующая. Зарбиен, царь гордиенский, как уже сказано, имел с Лукуллом тайные переговоры о союзе посредством Клодия, не терпя суровой власти Тиграна, но намерение его открылось Тиграну, и Зарбиен был убит; вместе с ним погибли жена и дети его до вступления римлян в Армению. Лукулл не забыл их, но, вступив в область гордиенцев, сделал Зарбиену приличные похороны: воздвигнул костер, украшенный одеждами, золотом царским и добычами, взятыми у Тиграна, сам зажег оный и принес тени Зарбиена возлияния вместе с друзьями и приближенными усопшего, называя его другом и союзником римского народа. Он приказал воздвигнуть ему дорогой памятник, ибо во дворце Зарбиена найдено великое количество золота и серебра и три миллиона медимнов пшена. Таким образом воины обогатились, и Лукулл заслужил удивление тем, что, не получая ни одной драхмы из общественной казны, продолжал войну самой войною.
В это время прибыло к нему посольство от парфянского государя, который предлагал ему дружбу и союз. Лукуллу было очень лестно, он отправил со своей стороны сему государю посольство, которое успело уличить того в предательстве: он требовал от Тиграна тайно в награду Месопотамию за оказание ему союзнической помощи*. Лукулл, узнав о том, решился пропустить Тиграна и Митридата, как противоподвижников, отказывающихся от борьбы, идти прямо на парфян и испытать силы их, почитая за дело славное и блистательное одним походом, подобно искусному борцу, поразить трех царей, одного за другим, и пробежать с победами и торжеством три величайшие под солнцем державы. Он велел Сорнатию и другим полководцам, находившимся в Понте, привести к нему бывшие там войска, ибо его намерение было выступить из Гордиены против парфян. Тогда начальники понтийских войск, которые и прежде с трудом управляли непокорными и беспокойными своими воинами, явно узрели в них все их своевольство; невозможно было ни убеждением, ни силою склонить их к послушанию. Воины громко говорили, что в Понте не хотят остановиться и уйдут, оставив область без защиты. Такие мысли, дошедшие до тех воинов, что были при Лукулле, испортили их. Они сделались уже тяжелы к походам от великого богатства и роскоши и требовали спокойствия. Когда они узнали о дерзости понтийских войск, то хвалили их, называли истинными мужами, говорили, что должно им подражать и что такие подвиги, ими произведенные, заслуживают, чтобы они успокоились и отдохнули после великих трудностей.
