Говорят, что афиняне не поверили вести о несчастье главным образом потому, что вестник, принесший известие, показался им недостоверным. Он был чужестранец, который вышел в Пирей и, сидя в лавке брадобрея, говорил о случившимся так, как будто бы оное было известно уже афинянам. Брадобрей, услышав о них прежде, нежели кто-нибудь другой, побежал поспешно в город и нашел правителей на площади, объявил им это известие; все приведены были в смятение и ужас. Правители собрали народ и представили ему брадобрея. Спросили его, от кого он узнал об этом. Не могши сказать ничего верного, он показался всем пустым рассказчиком, который хотел только смутить народ; его приковали к колесу и долго мучили, пока наконец прибыли люди с верным известием об этом несчастии. Лишь тогда афиняне поверили, что Никий претерпел те бедствия, которые он многократно им предсказывал.
Красс
Марк Красс был сыном римлянина, достигшего цензорства и удостоившегося триумфа. Он воспитан в небольшом доме с двумя братьями, которые при жизни еще родителей своих были женаты; все семейство обедало за одним столом. Это обстоятельство, по-видимому, немало способствовало к соделанию его воздержанным и умеренным в образе жизни. По смерти одного из братьев своих он принял к себе жену его и содержал детей. Таким образом он и в отношении к добропорядочной жизни не уступал ни одному римлянину, хотя в зрелых летах обвиняли его в непозволительной связи с весталкой Лицинией. Донос на нее учинен некоторым Плотином. У нее была прекрасная загородная дача*. Красс, желая получить оную за малую цену, оказывал всегда приверженность и уважение к сей женщине и тем навлек на себя подозрение. Страсть его к богатству служила ему некоторым извинением в этом случае, и он судом был оправдан, но не отстал от Лицинии прежде, нежели завладел поместьем.
Римляне уверяют, что жажда наживы, единственный порок Красса, омрачало многие его добродетели, но, по моему мнению, сей порок, будучи сильнее других его пороков, сделал все остальные менее заметными. Неоспоримым доказательством корыстолюбия его служит как способ, каким он обогащался, так и великое его состояние. В начале обладал он имуществом, не стоившим более трехсот талантов, но потом, во время своего управления, принесши Геркулесу десятину своего имения, угостил народ и подарил каждому римлянину на три месяца пшена. Когда перед началом парфянской войны оценил он для себя свое имение, то нашел, что оное стоило семь тысяч сто талантов. Если должно сказать правду, хотя к осуждению его, то большую часть своего богатства нажил он огнем и войной, употребив общественные бедствия в свою пользу. Когда Сулла, завладев Римом, продавал имущества умерщвленных им граждан, почитая и называя оные своей добычей и желая сделать участниками в своих преступлениях большое число из сильнейших граждан, то Красс не переставал брать у него даром и покупать имения. Видя при том, что всегдашняя и обыкновенная участь Рима была та, чтобы быть подверженным пожарам и разрушению, по причине множества и огромности зданий, Красс покупал рабов, которые были зодчими и домостроителями. Их у него было до пятисот человек. Он покупал горевшие дома и смежные с ними; хозяева уступали оные ему за малую цену из страха и неизвестности перед будущим. Таким образом завладел он большей частью Рима. Впрочем, имея великое число работников, сам ничего не построил, кроме своего собственного дома; при том он говаривал, что охотники строиться сами себя разоряют без содействия противников и врагов. Хотя обладал он многими серебряными рудниками, доходными поместьями и великим числом обрабатывавших оные земледельцев, но все это ничто в сравнении со стоимость его рабов – столь велико было их число и столь они были искусны! То были чтецы, писцы, пробирщики серебра, домоправители и буфетчики. Их учили в его присутствии; он обращал внимание на их успехи, сам учил их, почитая обязанностью господина иметь попечение о своих рабах, как об одушевленных хозяйственных орудиях. Мнение его справедливо, если, как сам он говаривал, должно управлять всеми делами через своих служителей, а служителями управлять самому. Умение вести хозяйство, которое в отношении к неодушевленным вещам есть искусство умножать свои доходы, в отношении к людям переменяется в политику. Но то уже нехорошо в Крассе, что он не почитал и не называл богатым того, кто не мог содержать своими доходами войска, ибо война, как говорил Архидам*, не имеет определенного продовольствия; следственно, и богатство, потребное для войны, неограниченно. Сколь различно мнение его от мнения Мария! Когда сей полководец отделил по четырнадцати плефров земли на человека и узнал, что воины хотели еще больше, то сказал: «Ни один римлянин не должен почитать малым того пространства, которое достаточно к его прокормлению».
Красс принимал иностранцев с удовольствием. Дом его для всех был открыт. Приятелям своим давал он деньги взаймы без лихвы, но по окончании срока требовал оные назад без отговорки, так что снисхождение его становилось тягостнее, нежели самая большая лихва. К ужину звал он простых людей без разбора. При опрятности стола, приветливости хозяина простота кушанья была приятнее всякой пышности. В отношении к учению, он образовал себя в красноречии и в искусстве быть полезным народу. Он, будучи от природы способнейшим мастером красноречия среди римлян, старанием и трудами превзошел ораторов с отличнейшими дарованиями. Сколь бы ни было маловажно дело, о котором надлежало говорить ему, он никогда не приходил в Собрание без приготовления. Нередко случалось, что когда Помпей, Цезарь или Цицерон колебались и медлили говорить, то Красс принимал на себя защиту дела. Этим приобрел он благорасположение сограждан своих и заслужил славу человека старательного, и охотно другим помогающего. Ни один римлянин, какого бы он состояния ни был, никогда не поклонялся ему без того, чтобы Красс не отвечал на приветствие его, называя его по имени. Говорят, что он был весьма сведущ в истории, что занимался немного философией и что прилежал к чтению сочинений Аристотеля. Учителем его был некто по имени Александр, человек, которого кротость и умеренность доказываются самою связью с Крассом, ибо трудно решить, когда он сделался беднее, став учителем Красса или после того. Он один из друзей Красса сопутствовал ему всегда в странствованиях; за то ему давали шляпу*, которую при возвращении требовали назад. Какое терпение в человеке, по правилам которого есть различие между бедностью и богатством!* Но это относится к позднейшему времени.
Как скоро Цинна и Марий одержали уже верх*, то не было сомнения, что они вступят в Рим, не к благу отечества, но к погибели и совершенному истреблению лучших граждан. Те из них, кто оставался в городе, преданы были смерти; в числе их отец и брат Красса. Сам Красс, будучи еще очень молод, избегнул тогда смерти, но, видя себя со всех сторон преследуемым и обступаемым отовсюду тираннами, взял трех друзей и десять служителей и с необычайною скоростью убежал в Иберию, где он прежде провел несколько времени при отце своем, бывшем там претором и приобрел многих друзей. Красс нашел всех в страхе; они трепетали пред свирепствами Мария, как будто бы он находился среди них. По этой причине Красс не осмелился никому себя открыть, но обратился к поместьям Вибия Пациана, лежащим близ моря, где была обширная пещера, в которой спрятался, а к Вибию послал служителя, дабы испытать его. Между тем он и спутники его начинали чувствовать недостаток в запасах. Вибий, узнав, что Красс жив, весьма обрадовался, разведал о числе спутников его и местопребывании. Вибий не захотел с ним видеться, но, призвав немедленно управителя того поместья, приказал ему ежедневно приносить готовый обед, класть его на камень и удаляться в безмолвии, не разведывая и не любопытствуя знать, для кого это делается. Он обещал сему управителю вольность за верное исполнение его приказаний и грозил смертью, когда бы он стал любопытствовать.
