Между тем некоторые воины, насилу вырвавшись из городов, римлянами занимаемых в Месопотамии, принесли известия, весьма озабочивающие римлян; эти воины были очевидными свидетелями как множества неприятелей, так и битв, ими данных при нападении на города. По обыкновению все было возвещаемо в страшнейшем виде; говорили, что неприятель, когда он преследует, неизбежен; что когда он бежит, то невозможно догнать его; что перед ним летят нового рода стрелы, которые поражают все, что им ни попадется, прежде, нежели можно видеть оные или пустившего их; что оружия покрытой латами конницы сделаны так, что все разрубают, а доспехи всему противятся. От этих известий бодрость воинов упадала. Они прежде воображали, что парфяне ничем не различествуют от армян и каппадокийцев, которых, разоряя и покоряя, Лукулл утомился. Полагая прежде, что труднее всего в этом походе долгая дорога и преследование неприятеля, который, по мнению их, не осмелится вступить с ними в бой, теперь, вопреки надеждам, они ожидали войны, сопряженной с великими опасностями. Важнейшие в войске чиновники думали, что надлежало бы Крассу остановиться и снова составить совет о настоящем предприятии. В числе их был и квестор Кассий*. Жрецы также давали знать тайно, что в жертвах всегда являлись Крассу неблагоприятные знамения, но Красс никого не слушал, а следовал только тем, кто советовал ему идти вперед с поспешностью.
Немного бодрости придал ему Артабаз*, царь армянский, прибывший в римский стан с шестью тысячами конницы, то были хранители и проводники царские. Артабаз обещал привести десять тысяч латами покрытой конницы и тридцать тысяч пехоты на собственном содержании. Он советовал Крассу вступить в Парфию через Армению, уверяя, что не только войско не будет ни в чем нуждаться, получая в изобилии от него припасы, но движение его будет безопасно, ибо таким образом Красс был бы защищаем цепью гор и холмов, местами, на которых коннице, единственной силе парфян, не было возможно действовать. Усердие государя и важное его подкрепление приятно было Крассу, но он сказал, что пойдет через Месопотамию, где были оставлены многие храбрые римляне. После того армянский царь от него отделился.
В то самое время, как Красс переводил войско свое через реку у Зевгмы*, загремели страшные громы; частые молнии, сверкая, ударяли в глаза войску; вихрь, сопровождаемый тучей и палящими громовыми стрелами, ударил в мост, сорвал и частью сокрушил его. На место, где намерены были поставить лагерь, дважды ударил гром. Одна из лошадей полководца, богато убранная, понесла конюха, бросилась в реку и исчезла. Говорят также, что первый орел, поднявшись сам, обратился назад. К этим знамениям присоединилось и следующее: когда после переправы стали раздавать воинам припасы, то прежде всего, по случаю, дали им чечевицы и соли; вещи эти ставятся перед мертвецами и от римлян почитаются печальными. Когда Красс говорил войску речь, то вырвалось у него несколько слов, которые привели всех в смущение. Он сказал, что хотел сорвать мост, дабы никто из них не возвратился назад. Ему надлежало бы почувствовать непристойность этого выражения, оправиться и объяснить свою мысль для ободрения оробевших, но он пренебрег этим по своей надменности. Наконец, по принесении обыкновенной жертвы очищения прорицатель дал ему внутренности животного; они выпали из рук его. Красс, видя, что присутствующие были этим опечалены, и сказал, улыбаясь: «Вот какова старость! Но оружие не выпадет из рук моих!»
После того Красс вел далее войско вдоль реки, имея семь легионов пехоты, без малого четыре тысячи конницы и столько же легкой пехоты. Некоторые из передовых стражей, осмотревши страну, возвратились с известием, что вся она бесплодна и что между тем открыли они следы многочисленной конницы, как бы отступающей назад. Эти слова внушили Крассу более надежды; воины начали уже вовсе пренебрегать парфянами, думая, что они не смеют вступить в бой с ними. Несмотря на то, Кассий советовал опять Крассу или остановиться в каком-либо из городов, охраняемых римлянами, пока не получит верных о неприятеле сведений, или идти прямо в Селевкию, следуя вдоль по реке. В таком случае они получали бы на судах в изобилии все припасы; река служила бы им оградой, чтобы неприятельские силы их не обошли; и римляне были бы в состоянии сражаться с ними, имея равные выгоды.
Красс еще был в нерешимости и рассуждал сам с собою, как прибыл к нему вождь арабского племени, по имени Абгар*, человек коварный и лукавый, соделавшийся для Красса и его войска самым великим и решающим злом из всех, какие судьба в нем совокупила к погибели римлян. Некоторые из тех, кто сопутствовал в походе Помпею, знали, что Абгар получил в то время знаки благорасположения от полководца и показывал себя другом римлян, но теперь, с согласия полководцев парфянских, передался он Крассу, с намерением завести его, как можно, далее от реки и гористой страны и пустить его в необитаемые равнины, в которых он мог быть окружен со всех сторон. Они изыскивали все средства к тому, чтобы не вступить с римлянами в сражение. По прибытии своем Абгар, который имел дар говорить приятно, начал прославлять Помпея как благодетеля своего, превозносил силы Красса, но порицал медленность, с которой производил всегда приготовления, как будто бы он имел нужду в оружиях, а не в быстроте ног и деятельности рук против людей, которые давно уже собираются с тем, что всего для них драгоценнее и любезнее, убежать к скифам и гирканам. «Если ты намерен сражаться, – говорил он, – то надлежит спешить, прежде нежели царь парфянский, ободрившись, соберет воедино все свои силы. Против вас посланы вперед Сурена и Силлак, дабы на себя обратить стремление ваше, но царя самого нигде не видно».
Все это было ложно. Гирод* с самого начала разделил силы свои на две части: с одной сам разорял Армению, мстя Артабазу, а другую, под начальством Сурены, пустил на римлян; не из высокомерия и презрения, как некоторые уверяют, ибо не сообразно было бы с рассудком, почитая Красса, первейшего римлянина, противоборником, недостойным себя, вести войну с Артабазом и разорять армянские области. По всему видно, что он, чувствуя всю опасность, стоял, как в засаде, ожидая будущих происшествий, а Сурену послал вперед, дабы занять неприятеля и испытать в сражении с ним свои силы. Сурена не был из числа незначащих людей, богатством, родом и славой, по царе, он был второй в государстве, а по храбрости и по способностям, был первый из парфян своего времени; сверх того ростом и телесной красотой никто не превосходил его. Он всегда выступал в поле с тысячью верблюдами, везшими его обоз, и двумястами колесниц для своих наложниц. Его сопровождали всегда до тысячи конных, покрытых латами, а легкоконных еще того более. Вся его конница составляла не менее десяти тысяч подданных его и служителей. По своему роду, он имел право налагать венец на нового царя парфянского. Он привел к парфянам самого Гирода, который был изгнан подданными и завладел, в пользу его, великой Селевкией. Он первый взошел на стены города и своей рукой поверг неприятелей, ему противившихся. В то время не было ему еще тридцати лет, но он был уже весьма славен своим благоразумием и прозорливостью. Ими-то, главным образом, погубил он Красса, который, сперва по самонадеянности своей и высокомерию, а впоследствии от страха и от свалившихся на него бедствий, легко попадал в расставленные им сети.
Абгар, склонив Красса к своим намерениям, удалил его от реки и вел равнинами, сперва по дороге гладкой и покойной, но такой, которая оказалась впоследствии весьма трудной, ибо римляне встречали уже глубокие пески, безлесные и безводные степи, пространству которых ни в какой стороне не видно было пределов. Не только жажда и трудность дороги томили и мучили воинов, но и самые виды природы не приносили им никакого утешения и ввергали их в уныние. Они не видели ни растения, ни ручья; не находили ни возвышающейся горы, ни зеленеющей травы; отовсюду окружены были беспредельными, морю подобными, песчаными пустынями. Это навлекло уже некоторое подозрение на Абгара в его вероломстве. Между тем прибыли вестники от армянского царя с известием, что он окружен многочисленным войском устремленного на него Гирода; что не может послать Крассу никакой помощи; и что советует ему обратиться к Армении и, соединившись с ним, воевать против Гирода или, по крайней мере, идти вперед, приближаясь всегда к горам, избегая ровных мест, на которых способно действовать конницей, но Красс, в гневе и в безрассудстве своем, не дал ему и письменного ответа, а только велел сказать, что теперь ему некогда заниматься Арменией; и что после пойдет туда, для наказания Артабаза за его предательство.
