Кассий негодовал; он перестал давать советы Крассу, которому наставления его были неприятны. Между тем наедине ругал он варвара. «Какой злой демон, – говорил он ему, – привел к нам тебя, коварный человек! Какими отравами, какими чародействами заставил ты Красса ввергнуть войско в сию беспредельную степь, в сию бездну и следовать дорогой, приличной более начальнику кочующих разбойников, нежели полководцу римскому?» Но Абгар, как человек хитрый, старался его ободрять и с унижением просил его еще немного потерпеть. Хотя вместе с воинами и оказывая им помощь, он говорил им со смехом: «Вы воображаете, что идете по Кампании, и потому желаете находить всюду источники, ручьи, тени, гостиницы и бани; вы забываете, что проходите пределы ассирийцев и арабов». Этими словами варвар утешал римлян, и, прежде нежели открылся обман его, он ускакал, не без ведома Красса, которого уверил он, что идет для произведения беспокойства и тревоги в неприятельском войске.
Говорят, что в тот день Красс предстал войску в черном, а не в красном плаще, по обыкновению римских полководцев, но опомнившись, тотчас переменил его. Знаменосцы насилу могли поднять некоторые знамена, так плотно утвердились они в земле! Красс тому смеялся и спешил идти вперед, заставляя пехоту следовать за конницей. Наконец несколько воинов, из числа посланных вперед для наблюдения за неприятелем, возвратились с известием, что часть их погибла от руки неприятелей, что сами они с трудом убежали, и что неприятели, исполненные смелости и в великом множестве, идут с намерением сразиться. От этих слов все приведены были в волнение. Красс был как бы вне себя, он начал устраивать фалангу поспешно и с беспокойным духом. Сперва, следуя совету Кассия, растянул он пехоту, сколько было можно, далее в поле, для избежания объездов, а конницу расставил по обоим крылам, но вскоре переменил мысли, собрал фалангу и дал ей вид продолговатого четвероугольника так, чтобы она могла действовать на все стороны. Двенадцать когорт составляли каждый бок четвероугольника. При каждой когорте поставил он по отряду конных, дабы ни одна часть фаланги не оставалась без прикрытия конницы, но со всех сторон была совершенно ограждена. Одно крыло дал он Кассию, другое своему сыну, а сам предводительствовал центром.
В таком устройстве войско, следуя вперед, наконец пришло к ручью, который называют Баллисом. Этот ручей был небольшой и необильный водою, но показался воинам весьма приятен после того, как они с великими трудами прошли безводную степь в знойную и сухую погоду. Большая часть военачальников была такого мнения, что тут надлежало остановиться, провести ночь и, узнав, сколько можно, число и устройство неприятелей, на рассвете идти на них, но Красс, побуждаемый сыном своим и бывшими у него конными, которые советовали идти вперед и вступить в бой с неприятелем, дал приказание, чтобы кто хотел из воинов, ел и пил, стоя в строю. Прежде нежели все воины это исполнили, он повел их не шагом и не давая им отдыха так, как должно бы поступать, идучи к сражению, но с великою поспешностью и с напряжением, до тех пор, пока не увидели неприятеля. Он показался римлянам, против ожидания их, и немногочисленным, и нестрашным, ибо Сурена закрыл передовыми многочисленность своего войска, а воинов заставил держать плащи перед оружиями, дабы скрыть их блеск. Как скоро они приблизились к римлянам, и полководец дал знак, то по всему полю раздался глухой гул и ужасный шум. Парфяне не одушевляют себя к сражению трубами и рогами, но с разных сторон вдруг ударяют в пустые сосуды, покрытые кожами и обвешанные медными гремушками. Эти издают глухой и ужасный звук, смешанный как бы с ревом зверей и треском громов. Они знают, что слух пугливее других чувств, скорее возбуждает страсти души и приводит человека вне себя.
Римляне были поражены этим шумом, как вдруг парфяне, снявши то, что скрывало их оружие, показались как бы в огне; шлемы их и брони, сделанные из маргианского* железа, заблистали ярким лучом; кони были покрыты медными и железными листами. Явился Сурена, великий ростом, прекрасный собою; женообразная красота его не соответствовала его храбрости, ибо, по обыкновению мидян, он употреблял притирания* и разделял волосы пробором, хотя другие парфяне, по примеру скифов, поднимали оные на лбу, дабы казаться страшнее. Сперва неприятели хотели ворваться с дротиками в римскую фалангу и опрокинуть передовых, но, видя глубину и плотность сомкнутого их строя, твердость и неколебимость воинов, отступили назад. Казалось, что они уже рассеялись и что рушилось их устройство, но между тем неприметным образом окружали они римское войско. Красс велел выбежать легким воинам; немного они пошли вперед, тучи стрел посыпались на них, поражали их и принудили вновь укрыться в фалангу. Укрывающиеся воины произвели страх и неустройство в других воинах, видевших, как тяжело поражали стрелы, которые ломали оружия и насквозь пробивали мягкие и твердые доспехи. Парфяне, разделившись, начали со всех сторон бросать издали на римлян стрелы; они не имели нужды метить; по причине густоты и плотности римского войска невозможно было, чтобы стрела не попала в кого-нибудь, хотя бы пустивший оную того не хотел. Удары их были сильны и действенны по причине великих и твердых луков, из которых пускали стрелы тем с большим усилием, чем круче были загибаемы. Римляне были уже в невыгодном положении; оставаясь в строю, они были поражаемы; пытаясь идти вперед вместе, подвержены были той же участи, не будучи в состоянии нанести равный вред неприятелю, ибо парфяне, поразив их, немедленно убегали. В этом образе войны они, после скифов, весьма искусны. В самом деле, этот способ весьма выгоден: спасать себя, сражаясь, и таким образом прикрывать позор своего бегства.
Римляне, надеясь, что неприятель, истощив стрелы свои, или прекратит сражение, или вступит в ручной бой, сносили терпеливо свое несчастье, но когда узнали, что у него было множество верблюдов, навьюченных стрелами, и что передовые, объезжая их, брали стрелы, то Красс, не видя конца бедствиям, стал впадать в уныние. Он послал сказать своему сыну, чтобы он употребил все способы принудить неприятеля к сражению прежде, нежели их обступить, ибо неприятель устремился наиболее к его стороне и обходил крыло, дабы зайти с тылу. Молодой Красс, взяв тысячу триста конных, (из которых тысяча присланы были Цезарем), пятьсот стрельцов и восемь когорт из близ стоявших щитоносцев, пошел к неприятелю, чтобы на него ударить. Обступающие парфяне, встретив ли на дороге болото или умышляя заманить Красса как можно далее от войска, поворотили назад и ускакали. Молодой Красс кричал своим, что неприятель не выдерживает их нападения, и пустился преследовать его вместе с Мегабакхом и Цензорином, из которых первый отличался отважностью и крепостью, а другой был сенаторского достоинства и искусный оратор. Оба они были друзья его и почти одних с ним лет. Пехота, исполненная усердия и радостной надежды, не отставала от преследующей конницы; они думали, что побеждают и гонятся за неприятелем и только тогда почувствовали обман, когда были очень далеко от войска, когда те, кто, казалось, бежал, поворотил на них, и когда число наступающих умножалось более и более. Римляне остановились, надеясь, что неприятель вступит с ними в бой, по причине их малого числа. Парфяне тогда поставили впереди против римлян латами покрытых воинов, между тем как легкая их конница, без всякого устройства разъезжая вокруг них по равнине, переворачивала песчаные кучи и подняла такую страшную пыль, что римляне с трудом могли видеть и говорить; будучи стеснены в малом месте и сталкиваясь друг с другом, были поражаемы стрелами; они не умирали скорой и легкой смертью, но от ужасной боли и мук приходили в отчаяние, вращались на земле со стрелами, в них вонзенными, ломали оные в ранах и когда пытались силой вытащить из тела своего загнутые в крюк острия, которые втыкались в жилы их, то растравляли свои раны и тем сами себе вредили. Многие таким образом умирали; живые не были в состоянии действовать и защищаться. Когда Публий увещевал их напасть на тяжелую конницу, то они показывали ему свои руки, приколотые к щитам стрелами, и ноги, пригвожденные ими к земле, так что они не были способны ни бежать, ни защищаться. И так Публий, ободрив конницу, сам устремился с отважностью на неприятеля. Он вступил с ним в бой, который был неравный, как в отношении к ударам, так и к средствам, служащим к обороне. Воины его ударяли слабыми и короткими дротиками в брони железные, обтянутые сырой кожей; между тем как галлы, легковооруженные и не покрытые доспехами, были поражаемы копьями. При всем том Публий на них полагал всю надежду и с ними оказал чудеса храбрости. Галлы хватались руками за копья, обвивались вокруг неприятелей и свергали их с лошадей, ибо тяжесть их доспехов делала их неповоротливыми. Многие слезали со своих лошадей, бросались под лошадь неприятеля и поражали их в брюхо. Лошади от боли вспрыгивали, попирали ногами в одно время и всадника и неприятеля, вместе лежащих, и умирали. Более всего томили галлов жар и жажда, ибо ни к тому, ни к другому они не были привычны. Большая часть лишилась своих лошадей, устремясь на неприятельские копья. И так они принуждены были отступить к тяжелой пехоте тогда, когда уже Публий от полученных ран находился в опасном положении. Видя близ себя песчаный холм, они устремились на оный, собрали в средину лошадей, извне сомкнулись щитами и надеялись в таком состоянии лучше защищаться от варваров, но оказалось совершенно противное тому. На ровном месте передовые сколько-нибудь ограждают задних, но тогда, по неровности места, один был выше другого; задние постепенно возвышались над передними, и потому никто не мог избегнуть ран; все были равно поражаемы, оплакивая бесславную и бездейственную смерть свою.
