Когда наконец буря утихла, то он пристал к некоторым рассеянным безводным островам и несколько времени на них пробыл. Оттуда, пустившись в море, проплыл Гадесский пролив* и, поворотив направо, пристал к внешним странам Иберии несколько выше устьем реки Бетис, которая впадает в Атлантическое море и дает свое имя орошаемым ею областям Иберии.
Здесь нашел он несколько мореходов, недавно отправившихся с Атлантических островов. Этих островов только два; один от другого отделяется весьма узким проливом; они отстоят от Ливии на десять тысяч стадиев и называются Островами блаженных*. Редко они окропляются умеренными дождями, но более освежаются тихими ветрами и обильными росами; от чего почва земли не только тучна и способна к земледелию, но и приносит самородные плоды, столь приятные и в таком изобилии, что они могут продовольствовать народ праздный без труда и без забот. Острова эти пользуются воздухом, всегда приятным по причине благорастворенности годовых времен, перемены которых едва приметны. Рожденные в наших странах северные и восточные ветры, ввергаясь, так сказать, в пространство безмерное, по причине великого расстояния рассеиваются и теряют свою силу, прежде нежели достигнут тех островов. Южные и западные ветры, обтекающие острова с моря, наводят оттуда малые и редкие дожди и, слегка освежая влагой землю, питают все растения. Эти выгоды заставили и варваров верить несомненно, что на этих островах должно полагать Елисейские поля и обитель блаженных, воспетые Гомером.
Серторий, услышав это, возымел сильное желание поселиться на этих островах и жить в покое, свободным от тираннства и в удалении от военного шума. Киликийцы, которые заметили его расположение, ненавидя мир и тишину и жаждая богатства и добычи, отплыли в Ливию, дабы возвратить Аскалида, сына Ифта, на мавританский престол*, но Серторий не потерял бодрости. Он решился подкрепить тех, кто воевал против Аскалида, дабы одушевить новыми надеждами свое войско, подать ему повод к каким-либо действиям и через то не позволить ему рассеяться от недостатка и нужды. Мавританцы приняли охотно его помощь, Серторий начал действовать; он разбил Аскалида, запер его и осадил. Между тем Сулла послал на помощь Аскалиду войско под предводительством Пакциана. Серторий вступил с ним в сражение, умертвил его, а разбитое войско привлек на свою сторону. Он осадил и взял город Тингис*, куда Аскалид убежал со своими братьями. Ливийцы уверяют, что здесь лежит Антей*. Серторий, не веря рассказам варваров о его росте, разрыл могилу его и, обнаружив тело длиной, как говорят, в шестьдесят локтей, изумился, принес жертву и засыпал могилу исполина, чем умножил славу его и воздаваемые ему почести. Тингиты в своих преданиях рассказывают, что по смерти Антея вдова его Тингис вступила в брак с Гераклом, что рожденный от них Софак царствовал этой страной и построил город, который назвал именем своей матери. У Софака был сын Диодор, которому многие ливийские народы покорились; у него было греческое войско, состоящее из ольвийцев и микенцев*, переселенных в ту страну Гераклом. Мы упомянули об этом из уважения к Юбе, лучшему историку среди царей, ибо говорят, что предки его происходили от Диодора и Софака.
Серторий, завладев всей областью, не сделал никакой обиды тем, которые призвали его к себе и вверили себя ему; он передал им и деньги, и города, и всю власть, довольствуясь только тем, что они ему дали по своей воле.
Он раздумывал, в которую сторону обратиться, как лузитанцы через посланников просили его быть полководцем их. Боясь римлян, они имели великую нужду в полководце опытном и имеющем от всех великое уважение. Ему одному они предавали себя, узнав его свойства от тех, кто некогда при нем находился.
Говорят, что Серторий не был обладаем ни наслаждениями, ни страхом. Имея от природы непоколебимость духа среди бедствий, он был умерен в благополучии. В открытом сражении он не уступал в смелости никому из современных полководцев; в тех военных действиях, в которых должно употребить обман, или получить какие-либо выгоды от крепкого положения, или предупредить неприятеля скорым переходом, он был искуснейшим изобретателем хитростей и уловок. Будучи щедр в раздаче почестей, оказываемых за отличные подвиги, он умеренно наказывал проступки. Впрочем, свирепый и бесчеловечный поступок его в старости лет с заложниками доказал, что кротость не была природным его свойством и что он получал оную от силы рассудка по нужде. По моему мнению, никакие перевороты счастья не могут заставить истинную и на разуме основанную добродетель переродиться, но случается, что души, одаренные лучшими склонностями и добрыми свойствами, претерпевши, не по достоинству своему, великие бедствия, переменяются вместе с счастьем. Это самое случилось, кажется, с Серторием, когда счастье начинало оставлять его, когда он, будучи ожесточен обстоятельствами, сделался зол против тех, кто поступал с ним вероломно.
Серторий, призываемый лузитанцами, отплыл из Ливии. Как верховный полководец, он собрал войско и начал покорять окрестные области Иберии. Народы большей частью по своей воле к нему присоединялись, будучи привлечены наиболее кротостью его и деятельностью. Но иногда он прибегал к хитростям, чтобы прельстить и обмануть варваров, из которых главнейшей была лань. О ней повествуют следующее. Один простолюдин, деревенский житель, по имени Спан, встретил лань, недавно родившую, которая вместе с детенышем бежала от охотников. Он не мог ее поймать, но погнался за олененком, который привлек его внимание странностью своего цвета – он был весь белый, и он поймал его. По случаю, Серторий находился тогда в тех окрестностях. Он принимал с удовольствием всякую дичь или произведение земледелия, которое приносили к нему, и щедро одаривал тех, кто оказывали ему внимание. Спан принес ему олененка. Серторий был рад подарку и впоследствии сделал лань столь ручной и привязал к себе до того, что она приходила, когда он ее звал, следовала за ним всюду и привыкла не бояться множества и шума воинов. Мало-помалу он некоторым образом освятил ее, уверяя, что она подарена ему Дианой и что она открывала ему многие тайны, ибо он знал, сколь суеверны варварские народы. Он придумал еще следующие хитрости: получив тайное известие, что неприятели ворвались в какую-либо часть подвластной ему страны или заняли какой-либо город, он говорил, будто бы лань объявила ему во сне, что надлежит держать в готовности войско. Равным образом узнав, что кто-либо из полководцев его одержал победу, он скрывал вестника, выводил лань, увенчанную цветами в знак благополучной вести, и советовал всем радоваться и приносить жертвы богам, уверяя, что вскоре узнают нечто приятное.
Сделав, таким образом, эти народы себе послушными, он тем удобнее мог ими управлять, ибо они думали, что ими предводительствует не чужеземец, но как будто бы какое божество. Самые обстоятельства утвердили их в этом мнении, ибо они видели умножающееся могущество Сертория. С двумя тысячами шестьюстами воинов, которых называл римлянами, с семьюстами разнородных ливийцев, которые последовали за ним в Лузитанию, и с присоединившимися к ним из лузитанцев с четырьмя тысячами легкой пехоты и семьюстами конницы вел он войну против четырех римских полководцев, которые имели под начальством своим сто двадцать тысяч пехоты, шесть тысяч конницы, две тысячи стрельцов и пращников и во власти своей несчетное множество городов, между тем как в его власти не было более двадцати городов. Несмотря на столь малое и слабое начало, он не только покорил великие народы и завладел многими городами, но одержал морскую победу над полководцем Коттой в проливе у Менарии*; разбил при Бетисе Фуфидия, правителя Бетики, изрубил две тысячи римлян, умертвил Домиция, бывшего проконсулом другой Иберии*, которого разбил квестор его, равно и полководца Тория, посланных против него Метеллом. Сам Метелл, величайший и знаменитейший из тогдашних римских полководцев, претерпел от него столько уронов и доведен был до такой крайности, что Луций Манлий должен был прийти к нему на помощь из Нарбонской Галлии*, а Помпей Великий поспешно выслан из Рима с войском. Метелл не знал, как вести войну с человеком смелым, который избегал открытого сражения и принимал разные виды по причине легкости и быстроты иберийского войска. Метелл был воитель, искусившийся в битвах, правильных и открытых, вождь тяжелой и твердой фаланги, превосходно обученный к тому, чтобы отражать и разбивать вступившего с ним в бой неприятеля, но влезать на горы, гоняться беспрестанно за бегущим неприятелем, терпеть голод, жить всегда на открытом воздухе, без крова, без огня, подобно воинам Сертория, он не имел способности.
