Переправившись через Геллеспонт, Агесилай шел Фракией; он не просил у варваров на то позволения, но, посылая к ним, спрашивал, как ему перейти через их области, дружески или неприятельски. Все приняли его дружески и сопровождали с честью, как только кто мог. Одни трохалы*, которым и Ксеркс, как говорят, послал дары для свободного проезда через их земли, требовали от Агесилая ста талантов серебра и столько же женщин. Агесилай спросил у них с колкостью: «Для чего они не пришли тотчас взять их?» Он продолжал свою дорогу, напал на них, устроившихся в боевом порядке, победил и многих оставил на месте. Подобный отзыв сделал он и царю македонскому, который отвечал, что о том подумает. «Пусть он думает, – сказал Агесилай, – а мы теперь же пойдем». Царь, удивившись смелости его и страшась ее, просил его пройти дружески.
Агесилай разорил область фессалийцев, союзных с неприятелями Спарты. В Лариссу послал Ксенокла и Скифа с мирными от Спарты предложениями. Эти посланники был задержаны и заключены в тюрьму в Лариссе. Спартанцы, раздраженные этим поступком, желали, чтобы Агесилай осадил и взял этот город, но он сказал, что не хочет завладеть и всею Фессалией, если то будет стоить жизни хотя одного из этих мужей. Он получил их обратно по договору. Таковой поступок не удивителен в Агесилае, ибо вскоре после того, узнав, что при Коринфе дано было великое сражение*, в котором погибли в короткое время знаменитейшие мужи, и что убито весьма мало спартанцев и великое множество неприятелей, он не только этим не возгордился и не показал ни малейшей радости, но, тяжко вздохнув, воскликнул: «Горе тебе, Греция! Ты своими руками погубила множество мужей, которые, будучи живы и сражаясь за тебя, победили бы всех варваров».
Во время его прохождения фарсальцы наступили на него и беспокоили войско. Предводительствуя сам пятьюстами конными, он напал на них, обратил в бегство и воздвигнул трофей у Нарфакия*. Эта победа была для него приятнее всех других потому, что лишь конницей он победил тех, кто своей конницей весьма много славился.
Сюда прибыл к нему из Спарты эфор Дифрид, с приказанием вступить немедленно в Беотию. Агесилай, намереваясь сделать нападение после того с большими силами, считал, что не надлежало ни в чем не оказывать неповиновения властям. Объявив своим воинам, что уже приближается тот день, для которого они вызваны из Азии, велел двум морам* из войска, стоявшего близ Коринфа, присоединиться к нему. Лакедемоняне для показания своего к нему уважения обнародовали, чтобы все молодые люди, которые желают идти на помощь царю, записывали имена свои. Все записались с великим усердием, но власти выбрали только пятьдесят храбрейших и сильнейших юношей и отправили к нему.
Между тем Агесилай прошел Фермопилы и Фокиду, область союзническую, вступил в Беотию и стал на Херонейской равнине. В то самое мгновение, когда он увидел затмевающееся солнце и принимающее вид луны, получил известие о смерти Писандра, побежденного при Книде на море Фарнабазом и Кононом*. Это известие было для него горестно; он жалел о потере сего мужа и о своем отечестве, но дабы страх и уныние не объяли сердца воинов, идущих сразиться, Агесилай велел тем, кто приезжал со стороны моря, разглашать, что спартанцы одержали на море победу. Сам он, цветами увенчанный, предстал пред войском, приносил жертву богам за приятное будто бы известие и раздавал друзьям своим части закланных жертв.
Идучи далее, прибыл он в Коронею, где увидел неприятельское войско, и стал в боевой порядок. Орхоменцев поставил на левом крыле, а сам предводительствовал правым. У неприятелей на правом крыле стояли фиванцы, а на левом аргивяне. Ксенофонт говорит, что это сражение было ужаснее всех когда-либо бывших. Он сам тут находился и сражался подле Агесилая по возвращении своем из Азии. Первое столкновение не было ни упорным, ни жарким. Фиванцы вскоре разбили орхоменцев, а Агесилай опрокинул аргивян. Когда сражающиеся узнали, что левые стороны были теснимы и опрокинуты, то возвратились назад. Победа была бы тогда на стороне Агесилая без малейшей опасности, если бы он вместо того, чтобы напасть на фиванцев спереди, дал им место пройти и ударил бы на них с тылу, он в гневе своем и в упорном честолюбии пошел к ним навстречу, чтобы опрокинуть силою. Они приняли его с неменьшим мужеством. Во всех местах происходило жаркое сражение; еще жарче было оно подле самого Агесилая, сражавшегося среди пятидесяти юношей. Их честолюбие было в этом случае для царя полезно и спасительно. Они бились со всевозможным жаром, ввергались в опасности в глазах его, и хотя не могли сохранить его совсем невредимым, ибо он получил многие раны от копий и мечей, даже сквозь доспехи, но с великими усилиями вырвали его живого из рук неприятелей, и оградив собою, многих били и сами в великом числе падали. Наконец лакедемоняне, видя невозможность отразить фиванцев, принуждены были сделать то, чего сначала не хотели. Они расступились, открыли фалангу, и, между тем как фиванцы проходили в большем беспорядке, следовали за ними и поражали с тылу и с боков, но при всем том не обратили их в бегство. Фиванцы отступили к Геликону, гордясь этим сражением, в котором они остались непобедимыми.
Хотя Агесилай был в опасном положении от полученных ран, но не прежде удалился в шатер свой, как тогда, когда, будучи принесен в фалангу, увидел мертвых, снесенных на щитах в средину войска. Он велел освободить всех неприятелей, которые прибегли в близлежащий храм Афины Итонийской. Перед этим храмом стоит трофей, который некогда воздвигли беотийцы, под предводительством Спартона, победив афинян и умертвив полководца их Толмида*. В следующее утро Агесилай, желая узнать, осмелятся ли фиванцы сразиться с ним, велел воинам своим увенчаться цветами и при звуке флейт воздвигать и украшать трофеи в знак одержанной ими будто бы победы. Когда же неприятели послали к нему и просили позволения взять своих мертвых, то он заключил с ними перемирие, утвердил тем свою победу и отправился в Дельфы. Тогда празднуемы были Пифийские игры. Агесилай сопровождал торжество празднуемого бога и посвятил ему десятину добычи, захваченной им в Азии, которая состояла в сотне талантов.
По возвращении в Спарту* Агесилай явился любезным для всех граждан и славился образом жизни и своими нравами. Он не возвратился в свое отечество, подобно другим полководцам, с новыми обычаями; не был побежден нравами иноплеменных, не показывал неудовольствия и сопротивления ко всему отечественному. Подобно тем гражданам, которые никогда не были на другой стороне Эврота, он любил существующие постановления, не переменил ни обеда своего, ни бани, ни образа жизни жены своей, ни украшения оружия, ни домашнего хозяйства, но оставил в прежнем положении и двери своего дома, которые так обветшали, что, казалось, были те самые, которые построил Аристодем*. И канатр дочери его, говорит Ксенофонт, не был лучше других канатров. Канатром называют изображения грифов и трагелафов, на которых носят девочек в торжественные дни*. Ксенофонт не упоминает имени дочери Агесилая. Дикеарх досадует, что нам неизвестны имена дочери Агесилая и матери Эпаминонда, но мы находим в спартанских записках, что жена Агесилая называлась Клеорой, а из дочерей одна Эвполией, а другая Ипполитой. Еще и поныне можно видеть в Спарте его копье, которое нимало не отлично от других копий.
Агесилай, видя, что некоторые граждане гордились конскими своими заводами и полагали в том великую славу, уговорил сестру свою Киниску послать колесницу на Олимпийские игры* и состязаться с другими о награде. Этим он хотел показать грекам, что такая победа не зависит от мужества или отличных способностей, но от богатства и великих издержек. Он имел при себе Ксенофонта, которого он весьма много уважал и убедил его призвать детей своих в Лакедемон для воспитания, ибо там они могли научиться лучшей науке: уметь повиноваться и начальствовать.
