С того времени дела Нектанебида были в хорошем и безопасном положении*. Он любил и ласкал Агесилая, просил его провести зиму в Египте, но Агесилай спешил в свое отечество, где возгорелась вновь война, ведая, что оно имело нужду в деньгах и содержало наемные войска. Нектанебид проводил его с честью и великолепием; кроме других почестей и даров, он дал ему двести тридцать талантов серебра для продолжения войны в отечестве. Непогода принудила Агесилая держаться кораблями своими твердой земли и пристать в Ливии к пустому месту, которое называют пристанью Менелая*. Здесь он кончил дни свои. Он жил восемьдесят четыре года, царствовал над Спартой сорок один год; более тридцати лет был величайшим и сильнейшим человеком; почитался полководцем и царем всей Греции до сражения при Левктрах. Лакедемоняне имели обычай тела умерших в чужой земле погребать там, где они умирали, но тела царей своих привозили в отечество. Итак, находившиеся при нем, по недостатку меда, облили его всего воском и увезли в Лакедемон. Сын его Архидам был преемником царской его власти*; она осталась в роде его до Агиса, который, будучи пятым после Агесилая и желая восстановить отечественные законы, умерщвлен Леонидом.
Помпей
Римский народ имел, кажется, к Помпею с самого начала те чувства, какие Прометей в Эсхиловой трагедии* изъявляет к спасшему его Гераклу, говоря:
Враждебного отца любезнейшее чадо!
В самом деле, римляне ни к одному другому полководцу не показали столь сильной и свирепой ненависти, как к Страбону, отцу Помпея*. Пока он был жив, то боялись силы его оружия, ибо он был самый воинственный человек; а когда он умер, то сорвали с одра выносимое тело его и ругались над ним. С другой стороны, ни к кому из римлян, как к Помпею, народ не имел столь сильной любви; ни к кому так рано она не началась; ни к кому столько не возросла в счастье и не пребывала постоянной в несчастьях. Причина ненависти к отцу была только одна: ненасытная жадность к деньгам. Причины любви к сыну были многие: воздержание в образе жизни, упражнение в военном деле, убедительность в словах, приятность в обхождении. Никто менее не отягощал своими просьбами, никто не услуживал с большей приятностью просителю, как Помпей. Он оказывал услуги без гордости, принимал их с достоинством.
В юности наружность его немало способствовала к тому, чтобы пленять и предупреждать в его пользу прежде, нежели он говорил. Любезность его была сопряжена со снисходительной важностью; сквозь юность и цветущий возраст блистало нечто достопочтенное и некоторое величие характера. Несколько набросанные назад волосы, огонь и живость во взоре делали его похожим на Александра Великого, но сходство более было на словах, нежели видимо в изображениях сего государя. Многие сперва давали Помпею имя Александра, и ему не было то неприятно; некоторые уже и в шутку называли его этим именем. Луций Филипп*, муж, имевший консульское достоинство, в речи своей за Помпея сказал при том, что нет ничего странного в том, что Филипп любит Александра. Говорят, что гетера Флора уже старухой всегда воспоминала о связи своей с Помпеем; она говорила, что с ним никогда не разлучалась без великой горести. Рассказывала еще, что некто из друзей Помпея, по имени Геминий, влюбился в нее и много беспокоил, ища ее благосклонности. Она сказала ему, что из уважения к Помпею не хочет иметь с ним никакой связи. Помпей позволил Геминию, по его просьбе, вступить в связь с Флорой, но после того не видался более с ней, хотя казалось, что всегда ее любил. Такого разрыва Флора не смогла перенести по обыкновению ей подобных; она долго была больна от горести и любви. Впрочем, Флора была в такой славе, что Цецилий Метелл, украшая кумирами и живописными изображениями храм Кастора и Поллукса, поставил среди других ее изображение, по причине превосходной красоты ее. Помпей с женой отпущенника своего Деметрия, который был при нем в великой силе и оставил на четыре тысячи талантов имения, обходился против своего обыкновения неблагосклонно и грубо, боясь редкой и славной ее красоты, дабы не почитали его побежденным ею. Однако, несмотря на великую его в этих делах осмотрительность и осторожность, он не избегнул порицания своих неприятелей, которые клеветали его связью с замужними женщинами, из угождения которым не радел об общественных делах и оставлял их без внимания.
Касательно простоты его в выборе пищи рассказывают следующее. Во время болезни, в которой он имел отвращение ко всякому кушанью, врач велел ему съесть дрозда. Тогда не было сезона для этих птиц; сколько ни искали, однако не могли найти ни одной в продаже. Некто сказал, что только у Лукулла можно найти дроздов, ибо он во весь год содержал их. «Ужели, – сказал Помпей, – без роскоши Лукулловой не может жить Помпей?» Он пренебрег предписанием врача и употребил самое простое и обыкновенное кушанье, но этот случай относится к последующему времени.
Будучи еще очень молод и находясь в походе с отцом своим, который действовал против Цинны, Помпей имел приятелем некоего Луция Теренция, с которым жил под одним шатром. Этот человек, подкупленный деньгами Цинны, склонился убить Помпея; в то самое время другие сообщники его должны были зажечь шатер полководца. Помпей получил известие о злоумышлении во время ужина; он нимало не смутился, но, выпив больше обыкновенного и оказав ласки Теренцию, в то самое время, когда надлежало ему ложиться, украдкой вышел из своего шатра, окружил стражей шатер отца своего и стоял спокойно. Теренций, думая, что уже время настало, встал, обнажил меч, приблизился к ложу Помпея и, не сомневаясь, что тот лежит на оном, наносил многие удары по ложу. Между тем войско было в великом волнении по ненависти к полководцу; воины стремились передать себя неприятелю; уже снимали шатры, брали свои оружия. Полководец, устрашенный шумом, не выходил из шатра своего; Помпей, находясь в средине возмутившихся воинов, просил их со слезами не покидать отца. Наконец он, повергшись ниц лицом пред воротами стана, препятствовал им выходить и, рыдая, велел выходящим попирать его ногами. Этим средством он внушил им стыд; каждый отступал; все, кроме восьмисот воинов, изменили свое намерение и примирились с полководцем.
После смерти отца своего Помпей был обвиняем за него перед судом в похищении народных денег, но он открыл, что отпущенник Александр похитил большую часть оных и изобличил его перед судьями. Еще донесли на него, что у него были охотничьи сети и книги, взятые в Аскуле*. Он в самом деле получил оные от отца своего при взятии сего города, но потерял, когда, по возвращении его в Рим, воины Цинны ворвались в его дом и расхитили оный. До решения суда он имел с доносчиком великие споры, в которых, оказав остроту и твердость не по летам, приобрел великую славу и любовь от всех граждан, так что Антистий, который был тогда претором и судил оное дело, полюбил Помпея, хотел выдать свою дочь за него замуж и говорил о том друзьям своим. Помпей принял предложение; между ними происходили тайные условия; однако дело не укрылось от многих, по причине стараний Антистия в пользу Помпея. Наконец, когда Антистий объявил мнение судей, оправдавших его, то весь народ, как бы сговорясь, вскричал: «Таласию! Таласию!»* Происхождение этого древнего обычая следущее. Когда отличнейшие по храбрости своей римляне похищали себе в жены сабинских дочерей, пришедших в Рим, чтобы быть зрительницами на играх, то некоторые из простых людей и пастухов, взяв одну девицу взрослую и прекрасную, уносили ее, но, боясь, чтобы кто-нибудь из знатнейших, попавший им навстречу, не отнял ее, то они бегая кричали: «Таласию! Таласию!» Этот Таласий был один из самых отличных и известных мужей; все, слышавшие его имя, плескали руками, кричали, радовались вместе с ними, хвалили их. Поскольку же Таласий был весьма счастлив браком своим, то это восклицание вошло в употребление при бракосочетаниях в шутку. Вот что достовернее всего того, что говорят о Таласии.
