Могущество пиратов или морских разбойников возродилось в Киликии. Сначала предприятия их были дерзки и скрытны, но в продолжении Митридатовой войны они получили смелость и предприимчивость, оказав сему государю некоторые услуги. Во время междоусобных раздоров, когда римляне перед вратами самого Рима сражались, море, будучи без стражей, мало-помалу привлекало их и подавало средство простираться далее. Они стали уже нападать не на одних мореходов, но грабили острова и приморские города. Уже люди, отличные богатством, знаменитые родом и превосходящие других разумом своим, вступали в разбойничьи суда и участвовали в предприятиях разбойников, как будто бы это приносило им некоторую славу и удовлетворяло честолюбию. Были у них во многих местах пристани, укрепленные обзорища или башни, для послания известий посредством огней; флоты их были лучшим образом снаряжены отборными воинами, искусными кормчими, легкими и быстрыми судами, способными ко всем оборотам; богатство и пышность их оскорбляла более, нежели приготовления их устрашали. Имея золотые мачты для флагов, пурпурные ковры, высеребренные весла, они как бы гордились и хвастали своими злодеяниями. На каждом берегу были видны накрытые столы, и вокруг их пиршествующие и пьянствующие с музыкой и песнями. Города были расхищаемы и платили им дани; знаменитые люди были влекомы в плен, к стыду римского могущества. У них было более тысячи триер; более четырехсот городов было ими занято. Дерзость их не щадила и храмов, дотоле священных и неприкосновенных. Они разрушили и ограбили храмы – дидимский, кларосский, самофракийский; храм Хтонии в Гермионе, Асклепия в Эпидавре, Посейдона на Истме, на мысе Тенаре и на острове Калаврии; Аполлона в Акции и на острове Левкаде; Геры на Самосе, в Аргосе и на мысе Лакинии*. Пираты приносили в Олимпе* странные жертвы и совершали некоторые сокровенные обряды; из них до сих пор сохранены таинства Митры, впервые введенные ими.
Оказав такое презрение римлянам на море, они дерзнули выйти на твердую землю, нападали на большие дороги, грабили и умерщвляли проезжих и разрушали загородные дома. Они захватили двух преторов, Секстилия и Беллина, одетых в пурпурные плащи, со служителями их и ликторами, несущими пуки палок, и увели всех в плен; поймали дочь Антония*, который удостоился триумфа, когда она ездила в свой загородный дом, и принудили ее заплатить большое количество денег за выкуп. Всего хуже было то, что когда попадался им кто-нибудь, который кричал, что он римский гражданин, и объявлял свое имя, то они, притворяясь удивленными и испуганными, ударяли себя, падали на колени и просили прощения. Пленник, видя их в таком унижении и смущении умоляющих его, верил им, тем более что одни надевали ему обувь, другие облекали в тогу, будто бы для того, чтобы не ошибиться насчет его. Обманывая его несколько времени и забавляясь над ним, наконец, на открытом море спускали лестницу и предлагали ему выступить из корабля и идти благополучно, куда хочет. Когда он отказывался, то они сталкивали его и бросали в воду.
Могущество их распространилось над всем Средиземным морем так, что не было уже мореплавания и торговли. Это было первой причиной, побудившей римлян, которые уже чувствовали недостаток в припасах и боялись голода, послать Помпея для отнятия у них владычества над морями. Габиний*, один из друзей Помпея, написал законопроект, которым давалось ему не корабленачальство, но совершенное единовластие и могущество над всеми без обязанности давать кому-либо отчет. По этому законопроекту власть его простиралась над морем внутри столпов Геркулесовых и над твердой землей на пространстве четырехсот стадиев от моря. Немногие области римского владычества находились вне этой меры; знаменитейшие варварские народы и могущественнейшие цари были объяты ею. Сверх того позволено ему было выбрать в сенате пятнадцать наместников для управления под его начальством; брать от казначейств и сборщиков податей столько денег, сколько ему нужно; составить флот из двухсот кораблей; число и набор воинов, мореходов и гребцов зависело от него.
Закон был прочтен пред народом, который принял оный с великим удовольствием, но величайшие и сильнейшие в сенате думали, что это неопределенное и неограниченное могущество более возбуждало страха, нежели зависти. По этой причине противились его утверждению. Цезарь один дал на то свое согласие. Он менее всего заботился о Помпее, но желал вкрасться с самого начала в доверие народа и привлечь его благосклонность. Все другие сильно упрекали Помпея. Один из консулов* осмелился сказать ему, что, подражая честолюбию Ромула, он не избежит и конца его, и за эти слова был в опасности быть убитым народом. Катул предстал, чтобы противоречить сему закону. Народ из уважения к нему умолк. Он много говорил, без малейшего знака зависти, к чести Помпея; советовал щадить сего мужа и не ввергать его в беспрерывные опасности и брани. «Кто останется у вас, – продолжал он, – если его потеряете?» Все одним голосом воскликнули: «Ты сам!» Катул после того удалился, не могши их убедить. Росций* хотел говорить, но никто его не слушал; однако он пальцами давал знать гражданам, чтобы они избрали Помпея не одного, но вместе с другим. Говорят, что народ в неудовольствии закричал так громко, что ворон, летавший над Собранием, закружился и упал среди толпы народной. Из сего видно, что не разделением воздуха, приведенного в сильное колебание, падают иногда птицы, но будучи поражаемы сильным ударом голоса, который, несясь с великой силою, производит волнение и зыбь в воздухе.
Собрание тогда было распущено. В тот день, когда надлежало подать свои голоса, Помпей тайно выехал из города. Услышав же, что закон принят, вступил в Рим ночью, боясь, чтобы встреча народа и великое стечение не произвели еще большей зависти. При наступлении дня он вышел из дома и приносил богам жертвы. Потом собрал народ и сверх того, что определено было ему дать, он получил еще более, так, что приготовления были почти удвоены. Снаряжено было для него пятьсот кораблей; собрано сто двадцать тысяч тяжелой пехоты и пять тысяч конных. Из сената выбрал он двадцать четыре человека как полководцев и преторов; при нем находилось двое квесторов. Цены продажных вещей тотчас упали, и это подало повод радующемуся народу говорить, что одно имя Помпеево полагало войне конец.
Он разделил все пространство Средиземного моря на тринадцать отделений и в каждом назначил известное число кораблей с начальником. Рассеяв вдруг эти силы всюду и, обступив все вместе разбойничьи суда, он ловил оные и приводил в пристани. Те, кто успел разойтись от других и убежать, со всех сторон неслись в Киликию, как пчелы в улей. Помпей сам приготовился идти против них, имея шестьдесят лучших кораблей; однако не прежде выступил, как очистив совершенно от разбоев моря: Тирренское (Тосканское), Ливийское, Сардинское, Корсиканское и Сицилийское, что ему и удалось произвести в сорок дней, в которых обнаружил всю неутомимость своего духа при усердном содействии других полководцев.
Между тем в Риме консул Пизон, из ярости и зависти к Помпею, разрушал все делаемые приготовления и распускал гребцов. Помпей велел морской силе собраться в Брундизии, а сам через Тиррению поехал в Рим. Едва о том проведали, как все бросились на дорогу и встречали его так, как будто бы не за несколько дней пред тем провожали. Причиной радости их была неожиданная, скорая перемена, произведшая на рынках великое изобилие в припасах. Пизон был в опасности лишиться консульства; у Габиния уже был писан о том проект закона, но Помпей препятствовал предложить оное народу и во всех делах обнаруживал кротость и умеренность. Он получил все то, в чем имел нужду, вскоре поехал в Брундизий и выступил со всей своей силою. Хотя время понуждало его и хотя переплывал он с великой поспешностью города, однако не пропустил Афин. В городе принес богам жертвы, говорил речь народу, а затем сразу вернулся на корабль. При выходе из Афин читал одностишия, писанные в честь ему. На внутренней стороне городских ворот писано было: «Чем более признаешь ты себя человеком, тем более ты бог»; на наружной стороне: «Мы ожидали, поклонились, видели, провожаем с благоговением».
