Когда же Помпей стал замечать, что граждане подкупаются и достоинства даются не по его мыслям, он дал свободу безначалию водвориться в городе. Вскоре начали много говорить об избрании диктатора. В Собрании трибун Луцилий первый осмелился представить о том народу и увещевал его избрать диктатором Помпея. Катон восстал сильно против него, и Луцилий был в опасности лишиться трибунства. Многие из друзей Помпея, тут находившиеся, оправдывали его, говоря, что он не просил сего достоинства и его не хочет. Катон хвалил Помпея за его умеренность и советовал ему стараться о сохранении благоустройства и порядка. Помпей, устыдившись тогда, приложил к тому свое старание, и консулами избраны были Домиций и Мессала.
Но вскоре вновь возникло безначалие*. Многие уже с большей дерзостью предлагали избрание диктатора. Катонова сторона, боясь насилия, решилась уступить Помпею некоторую власть законную, дабы его отклонить от поиска неограниченной и насильственной. Бибул, хотя был враг Помпею, однако первый объявил свое мнение в сенате об избрании консулом одного Помпея; ибо, говорил он, или республика избавится предстоящего неустройства, или будет подвластна лучшему и способнейшему человеку. Всем показались странные слова эти в устах Бибула. Катон восстал. Все ожидали, что он намерен противоречить, но когда все умолкли, то он сказал: «Я сам никогда бы не предложил сего мнения, но когда оно уже предложено другим, то советую ему следовать; всякую власть предпочитаю и безначалию, и, по моему мнению, никто лучше Помпея не может управлять в столь великих беспокойствах». Сенат принял его совет и определил, чтобы Помпей был избран консулом и начальствовал один; если же сам возымеет нужду в товарище, то по испытании может избрать, кого хочет, но не прежде двух месяцев. Таким образом, Помпей один избран был и провозглашен консулом от Сульпиция, который был интеррексом. Помпей дружески приветствовал Катона; говорил, что ему много обязан, и просил его давать ему частно советы в управлении. Катон отвечал на это, что Помпей не должен быть ему обязанным, ибо он все говорил не в его пользу, но в пользу республики, что он будет давать ему частно советы, когда у него их попросит, а если нет, то всенародно будет говорить ему свои мысли. Таков во всем был Катон!
Помпей, вступив в город, женился на Корнелии, дочери Метелла Сципиона; она осталась вдовой после Публия, Крассова сына, за которого первого вышла замуж и который умер в парфянском походе. Сверх приятностей, которые происходят от красоты и молодости, эта женщина обладала многими другими; она была образована в словесности и играла на лире, знала геометрию и привыкла с пользой слушать философские беседы. При этих совершенствах нрав ее не имел той гордости, какую молодым женщинам внушает ученость. Хотя род отца ее и собственную его славу нельзя было порицать, однако брак этот многим не нравился по причине несоразмерности в летах, ибо Корнелия была в таком возрасте, что лучше могла быть женой сыну Помпея. Отличнейшие люди думали, что Помпей не радел о пользе республики, которая находилась в столь бедственном состоянии, что избрала его врачом своим и предала себя одному ему, а он между тем украшает себя венком и торжествует брак тогда, когда должно бы ему было самое консульство почитать несчастьем, ибо не получил бы его столь противозаконным образом, если бы отечество благоденствовало.
Обратив внимание на судопроизводство, касательно дароприимства и подкупов, Помпей издал законы, по которым суды производились, и вообще управляя с достоинством и бескорыстием, доставлял судилищам безопасность, благоустройство и спокойствие, присутствуя в них с оружием, но когда надлежало судить тестя его Сципиона, то Помпей, призвав к себе в дом триста шестьдесят судей, просил их помочь обвиненному. Доносчик отстал от доноса, когда увидел Сципиона, шедшего с площади в сопровождении судей. Помпей был за то осуждаем. Еще более навлек на себя порицание тем, что, запретив законом говорить хвалы о подсудимых, сам выступил вперед, дабы хвалить Планка*. Катон, находясь в числе судей, закрыл уши руками и сказал, что не надлежало ему слышать хвалы вопреки закону. Катон был исключен прежде подачи голоса своего; однако Планк, к стыду Помпея, был обвинен голосами других. По прошествии нескольких дней Гипсей, один из домогавшихся консульства, будучи обвиняем за некоторое преступление, подстерег Помпея, шедшего к ужину после бани; пал к его ногам и просил о заступлении. Помпей с надменностью прошел мимо его, сказал ему, что он только портит его ужин, а более ничего не производит. Таким образом, Помпей, показывая неровный нрав, был осуждаем всеми; однако во всем прочем он восстановил порядок. На последние пять месяцев управления своего избрал он товарищем себе тестя своего. Определено ему было управлять теми же провинциями еще на четыре года и получать ежегодно по тысяче талантов на содержание войска.
Основываясь на том, друзья Цезаря просили народ уважить несколько и Цезаря, подъемлющего столько трудов для распространения римской державы, что он заслуживает, или чтобы в другой раз быть избранным консулом, или чтобы продолжено было время его военачальства, дабы другой кто пришел к нему на смену, не отнял славы, такими трудами приобретенной, а начальствовал бы и был почтен тот, кто совершил такие подвиги. Это подало повод к спорам. Помпей, как будто бы желая из дружбы отвратить от
Цезаря восстающую против него зависть, сказал, что он получил письма от Цезаря, который извещает его, что просит преемника в управлении провинций и хочет сложить военачальство, но что пристойно, хотя и в отсутствии, позволить ему искать консульства. Катон сему противоречил; он требовал, чтобы Цезарь сделался частным лицом, сложил оружие и тогда просил у сограждан своих награды за свои заслуги. Помпей более тому не противился, как будто бы убежденный этими представлениями, и тем более заставил подозревать, каких он был о Цезаре мыслей. Он потребовал от него назад данные ему легионы под предлогом войны с парфянами. Хотя Цезарь знал, с каким намерением Помпей требовал у него воинов, однако отослал, одарив их щедро*.
Вскоре после того Помпей в Неаполе впал в опасную болезнь. Когда он начал оправляться, то неаполитанцы, по убеждению Праксагора, приносили за его спасение благодарственные жертвы. Окрестные жители подражали им; пример их переходил от одного народа к другому по всей Италии, так что все города, большие и малые, несколько дней сряду праздновали. Места не были довольно обширны, чтобы вместить народ, шедший к нему со всех сторон навстречу; дороги, села и пристани были наполнены толпами празднующих и приносящих жертвы. Многие, увенчанные венками, встречали и провожали его с факелами, между тем как другие на него сыпали цветы так, что его шествие было прекраснейшим и блистательнейшим зрелищем.
Говорят, что из всех причин, побудивших Помпея к войне, эта была не последняя. В душу его вкралось высокомерие, которое, вместе с великой радостью, отвлекло разум его от рассмотрения предстоявших обстоятельств. Он забыл осторожность, которая дотоле приводила в безопасность его успехи и действия, впал в неумеренную дерзость и презирал могущество Цезаря, думая, что против него не нужно употребить ни оружий, ни стараний, сопряженных с трудами, и что он мог унизить его с большей скоростью, нежели прежде возвысил. В это время прибыл Аппий, ведя с собою из Галлии те легионы, которые прежде дал Цезарю Помпей. Он весьма уничтожал тамошние деяния Цезаря, поносил его и говорил, что Помпей не чувствует силы своей и славы, когда другими оружиями ограждается против Цезаря, которого может победить собственными его войсками, если только явится им; до такой-то степени они ненавидят Цезаря и любят Помпея! От таковых слов столь много возгордился Помпей, и по причине великой надеянности на себя сделался столь беззаботным, что смеялся над теми, которые боялись войны. Когда они говорили, что если Цезарь на Рим устремится, они не видят войск, которые бы удержали его, то Помпей улыбался и с веселым лицом отвечал им: «Не заботьтесь! В какой части Италии ни топну в землю ногою, везде восстанут пешие и конные силы!»
