В то самое время, как он хотел ужинать, принесено ему было известие, что среди плененных ведут мать, жену и двух дочерей Дария, которые, увидя колесницу и лук его, рыдали и били себя, почитая его погибшим. Александр несколько времени размышлял сам с собою и, чувствуя более их положение, нежели свое, послал Леонната для возвещения им, что Дарий не умер и что им не должно бояться Александра, что он воюет с Дарием за владычество, но что между тем они будут пользоваться всем тем, что получали тогда, когда царствовал Дарий. Слова эти показались женщинам кротки и милостивы, но поступки его с ними обнаружили еще большее человеколюбие. Он позволил им похоронить кого они хотели из убитых персов, употребив на то одежды и уборы, полученные в добычу. Он нимало не убавил ни услуги, ни почестей, которые они прежде имели; доходов же теперь получали более чем прежде. Но прекраснейшая и самая царская милость для добродетельных и знаменитых женщин, попавшихся в плен, была та, что они не слышали, не могли ни подозревать, ни бояться со стороны его ничего неблагопристойного, как бы они не находились среди неприятельского стана, но были охраняемы в священной и неприступной обители дев; они проводили жизнь уединенную, будучи никем невидимы. Хотя жена Дария была прекраснейшая из всех цариц, как и сам Дарий был прекрасен и великоросл, а дочери их были похожи на родителей, но Александр, по-видимому, почитая приличным царю более владеть собой, нежели побеждать врагов, не только не коснулся этих женщин*, но не познал никакой другой женщины прежде брака, исключая Барсины. По смерти Мемнона она осталась вдовою и была поймана в Дамаске. Она была образованна по греческому воспитанию; нрава была кроткого, притом отцом ее был Артабаз, сын царской дочери. Итак, Александр обратил к ней любовь свою, как говорит Аристобул, по совету Пармениона, который убедил Александра оставить себе сию прекрасную и благородную женщину. Александр, взирая на других пленниц, отличных ростом и красотой, шутя говаривал, что вид персиянок мучителен для глаз. Противополагая же прелестям их наружности изящность воздержания и целомудрия своего, он отсылал от себя как бездушные прекрасные кумиры.
Некогда Филоксен, военачальник приморских областей, писал ему, что некто тарентинец Феодор, находившийся при нем, имел для продажи двух отроков чрезвычайной красоты и спрашивал Александра, не хочет ли он их купить, то Александр, сильно на сие негодуя, кричал много раз и говорил друзьям своим, неужели Филоксен заметил в нем что-либо постыдного и делает ему такие срамные предложения. Он писал письмо, наполненное ругательствами, к Филоксену и велел ему отправить Феодора с товаром его к погибели. Он выговорил равно и Гагнону, который писал ему, что хочет купить и привести к нему мальчика Кробила, который славился в Коринфе красотою. Получив известие, что македоняне Дамон и Тимофей, бывшие под начальством Пармениона, обесчестили жен каких-то наемных ратников, он писал к Пармениону, что если эти воины будут изобличены в сем преступлении, то предать их смерти, как любых зверей, рожденных на гибель людей. В том же письме пишет он о самом себе следующие слова: «Что до меня касается, я не только не видел жены Дария или не желал ее видеть, но и не позволил никому говорить мне о красоте ее». Он говорил, что сон и любовные наслаждения заставляли его чувствовать, что он смертен, ибо как утомление, так и наслаждение равно происходят от слабости природы нашей.
Он был весьма воздержен и в пище. Это доказывал он как многими опытами, так в особенности тем, что он сказал Аде*, которую называл матерью и сделал царицей Карии. В знак любви своей она посылала к нему ежедневно разные кушанья и лакомства и наконец послала к нему лучших поваров и пекарей. Александр сказал, что не имеет в них нужды, ибо у него есть лучшие повара, полученные им от воспитателя своего Леонида, а именно: ночной переход для завтрака и умеренный завтрак для ужина. «Леонид, – говорил Александр, – осматривая мою комнату, открывал ящики, где была моя постель и одеяло, дабы видеть, не поставила ли мне мать чего-либо лакомого и излишнего».
Самая склонность его к вину не столь была велика, как вообще думают. Это доказывается протяженностью времени, которое он более проводил в разговорах, нежели в питье, и при каждой чаше всегда начинал длинную речь. Обед был продолжителен только тогда, когда Александр был свободен от дел. Когда надлежало действовать, то ни пиршество, ни сон, ни забавы, ни брак, ни зрелище не могли остановить его, как некоторых других полководцев. Вся жизнь его служит тому доказательством, ибо несмотря на ее краткость, она преисполнена величайших и славных деяний. Когда он не был занят делами, то встав сперва приносил жертву богам, а затем завтракал, сидя; после того весь день проводил в охоте, в сочинении, в рассматривании дел между воинами или в чтении. Когда путешествовал не к спеху, то дорогой учился или стрелять из лука, или всходить на бегущую колесницу, или соскакивать с нее. Часто он для забавы ловил лисиц или птиц, как можно видеть из дневных записок. Останавливаясь на ночлег, он мылся в бане или мазался маслом и между тем расспрашивал надзирателей за товарами, все ли пристойно изготовлено к ужину. Ужин начинался уже поздно и с наступлением темноты. Достойны замечания старание его и заботливость касательно стола; он хотел, чтобы все угощаемы были с равным вниманием и без всякого небрежения. Как уже сказано, он проводил долгое время за питьем по причине говорливости своей. Он был самый любезный из царей в дружеской беседе; и не был лишен никакой приятности. Но впоследствии он сделался неприятным по причине своей хвастливости и слишком походил на простого воина, будучи уже склонен к надменности и предаваясь льстецам, которые удаляли от него присутствующих умных людей, не хотевших ни состязаться с ними в лести, ни казаться ниже их в похвалах, воздаваемых Александру, ибо одно почитали они постыдным, другое – опасным. После питья он умывался в бане, потом предавался сну и спал нередко до полудня; иногда и целый день. Он был столько равнодушен к вкусным кушаньям, что часто посылал к друзьям своим самые редкие рыбы и другие произведения, привозимые к нему с моря, и нередко ничего себе не оставлял. Впрочем ужин его был всегда великолепен; вместе с успехами умножились и расходы на стол, которые дошли до десяти тысяч драхм и на том остановились; такое количество определено было издерживать и тем, кто угощал у себя Александра.
После сражения, данного при Иссе, Александр послал взять в Дамаске деньги и обозы, также детей и жен персидских. При этом фессалийская конница получила великую прибыль. Она чрезвычайно отличалась в сражении и потому Александр нарочно послал ее туда, желая, чтобы она тем воспользовалась. Стан Александра наполнился богатством; в первый раз тогда получили македоняне во власть свою золото и серебро и женщин, вкусили варварский образ жизни и спешили, подобно ловчим псам, ищущим следов зверя, отыскивать персидское богатство.
Между тем Александр почел нужным утвердиться в приморских областях. Цари кипрские немедленно предали себя ему, Финикия вся покорилась, кроме Тира. Он осаждал этот город в течение семи месяцев, поднял валы, поставил машины, а со стороны моря окружил его двумястами триерами. Во сне он увидел Геракла, который со стены простирал к нему руку и призывал его. Многим жителям Тира приснилось, что Аполлон говорил им: «Я уйду к Александру, ибо мне не нравится то, что делается в городе». За это тирийцы поступили с богом, как с пойманным при переходе к неприятелю беглецом; они связали его кумир цепями, пригвоздили к основанию и называли его александристом*. Александр увидел еще следующий сон: показался ему сатир, который будто бы шутил с ним издалека; когда он хотел его поймать, то сатир вырвался. Александр бегал вокруг него и убедительно просил его не убегать, тогда сатир дал себя поймать. Прорицатели, раздробляя слово «сатир», довольно вероятно говорили, что оно значит: «Са», то есть «твой», и «Тир». Показывают еще теперь источник, близ которого он увидел во сне сатира.
