Те тридцать тысяч мальчиков, которых, уезжая, он велел учить и образовывать, которые уже были сильны и велики, показались ему прекрасными в телесных упражнениях, обнаруживали чрезвычайную легкость и проворство. Александр был тем весьма доволен, но македоняне впали в уныние и боялись, что царь уже менее им будет оказывать внимания. По этой причине, когда он отсылал к морю слабых и изувеченных, то македоняне говорили, что это было бесчестье и поругание и что он, употребив без пощады людей на все, пока у них были силы, ныне отвергает их от себя с посрамлением и отсылает в отечество и к родителям уже не в таком виде, в каком взял. Пусть он отпустит всех македонян как людей бесполезных, имея уже этих молодых плясунов, с которыми может идти покорять вселенную. Александр был оскорблен этими словами; он ругал их во гневе своем, прогнал от себя, а стражу поручил персам, из которых сделал копьеносцев и палиценосцев. Македоняне, видя его окруженным ими, а себя от него удаляемыми и поругаемыми, смирялись и, рассуждая сами с собою, находили, что ревность и гнев довели их почти до неистовства. Наконец, посоветовавшись между собою, без оружий, в одном хитоне пришли к его шатру, с плачем и криком предавали ему себя и просили, чтобы он с ними поступил, как с дурными и неблагодарными людьми. Александр был тронут, однако не допускал их к себе; они не отставали от него, но два дня и две ночи простояли в таком положении перед шатром его, рыдая и называя его своим государем. На третий день он вышел; увидя их в жалком и униженном состоянии, долго сам плакал; выговаривал им за их поступки с умеренностью, говорил потом ласково и неспособных к войне уволил, одарив их весьма щедро*. Он писал к Антипатру, чтобы они во всех игрищах и зрелищах занимали первое место, украшенные венком. Детям тех, кто умер, было назначено жалованье.
По прибытии своем в Экбатаны Мидийские он привел в порядок нужнейшие дела и опять занялся празднествами и зрелищами. К нему прибыло из Греции до трех тысяч актеров.
Случилось, что в те дни Гефестион был болен лихорадкой. Как молодой военный человек, он не терпел строгой диеты, и коль скоро врач его Главк ушел в театр, он сел завтракать, съел жареного петуха и выпил большой стакан вина; от чего сделалось ему хуже, и он вскоре умер. Александр не перенес этой потери со здравым рассудком. Он велел немедленно остричь гривы лошадей и лошаков в знак траура и срыть башни с окрестных городов.
Несчастного врача распял. В стане он запретил на долгое время флейты и всякую музыку, пока от Аммона не былополучено прорицание, повелевавшее чтить Гефестиона и жертвовать ему, как герою. Употребляя войну как утешение в своей горести, он вышел в поле, как бы на ловлю людей: покорил народ коссейский*, и всех молодых людей предал смерти. Это называлось жертвой Гефестиону. На памятник его, погребение и другие украшения решил потратить десять тысяч талантов, и чтобы при этом художество и великолепие превзошли сами издержки. По этой причине он желал употребить, более всех мастеров, Стасикрата, который в своих изобретениях обещал всегда нечто исполинское, смелое и дерзкое. Незадолго до того Стасикрат, разговаривая с ним, уверил его, что гора фракийская, Афон, более всех способна принять какой-либо вид и быть образована наподобие человека; итак, предложил Александру сделать Афон долговечнейшим и славнейшим его кумиром; левой рукою обнимал бы город, населенный десятью тысячами людей, а правой изливал в море обильный ток воды. Александр не принял этого предначертания*, но по смерти Гефестиона он проводил время с мастерами, занимаясь вместе с ними изобретениями самыми странными и стоившими больших издержек.
Между тем как он продолжал путь свой к Вавилону, Неарх, который вновь прибыл к нему, вступив в Евфрат через Великое море, объявил, что встретились с ним какие-то халдеи, которые советовали, чтобы Александр берегся Вавилона. Однако Александр оставил это без внимания и шел к городу, на стенах которого увидел много воронов, которые ссорились между собою, друг друга клевали и некоторые из них упали перед ним. Потому донесено было ему на Аполлодора, полководца вавилонского, в том, что он принес жертву, дабы узнать судьбу его. Александр призвал к себе прорицателя Пифагора, который не отрицал сего дела. Он спросил его, каковы были внутренности жертв, и, узнав, что печень была с изъяном, воскликнул: «Увы, знамение дурно!» Однако не сделал ничего дурного Пифагору. Он жалел только, что не послушался Неарха.
Большей частью Александр проводил время вне Вавилона в шатре или разъезжал по Евфрату. Сверх того многие знамения тревожили его, как например: один смирный осел ударил копытом прекрасного и большого льва, которого держали в Вавилоне, и умертвил. Некогда Александр скинул платье, дабы мазаться маслом, и играл в мячик. Когда молодые люди, с ним игравшие, хотели взять опять платье, то увидели человека, сидящего в безмолвии на троне в царской одежде и с диадемой на голове; они спрашивали его, кто он таков. Он долго был безгласным, но, наконец опомнившись, сказал, что назывался Дионисием, что он родом из Мессении, что по некоторому на него доносу был привезен сюда с приморских областей и долго держан в оковах, что недавно предстал к нему Серапис, расторг его узы и привел туда, с приказанием надеть диадему и одежду, сесть на трон и молчать.
Александр, услышав это, по совету прорицателей человека сего погубил; между тем впал в уныние, лишился надежды на бога и подозревал друзей своих. Более всех боялся он Антипатра и детей его, из которых Иоал был главным виночерпием, а Кассандр прибыл к нему недавно из Македонии; увидя некоторых варваров, покланявшихся Александру, как человек, воспитанный в греческих обычаях и не видевший ничего подобного прежде, засмеялся несколько дерзко. Александр пришел в ярость, схватил его за волосы обеими руками и сильно ударил его головой о стену. В другой раз, когда Кассандр хотел нечто говорить против тех, кто доносил на Антипатра, Александр прервал речь его гневно и сказал: «Что ты говоришь? Могут ли люди пройти такое пространство, не будучи обижены никем, а только для оклеветания?» Кассандр отвечал: «Это самое есть доказательство клеветы, что они далеко от того места, где можно их уличить во лжи». Александр, насмехаясь, сказал: «Вот это Аристотелевы софизмы говорят в защиту и в опровержение одного и того же. Но горе вам, если окажется, что вы обижаете этих людей». С того времени в душу Кассандра вкоренился столь сильно и глубоко страх, что по прошествии многих лет, когда уже царствовал над македонянами и обладал Грецией, ходя в Дельфах и осматривая кумиры, увидел он вдруг изображение Александра, он был так поражен сим зрелищем, что волосы у него стали дыбом; он вздрогнул, голова вскружилась и он с трудом пришел в себя.
Александр, предавшись тогда суеверному страху богов, был в таком беспокойстве и смущении духа, что всякий сколько-нибудь необыкновенный и странный случай почитал чудом и знамением. Дворец был наполнен людьми, приносящими жертву, очищающими и гадающими. Сколь губительно неверие и небрежение о богах, столь великое зло и суеверие, которое, подобно воде, всегда к низкой стороне текущей, наполняет душу безумием и страхом, как это тогда и с Александром случилось.
По принесении от Аммонова капища прорицания о Гефестионе, Александр оставил сетование и вновь предался веселью и пиршествам.
