Одобрил ли Цезарь тайно их злоумышление, придавал ли бодрости и силы заговорщикам, того подлинно неизвестно. Когда же в сенате были они совершенно изобличены, и Цицерон как консул отбирал у сенаторов мнения касательно наказания преступников, то все они, подававшие голоса прежде Цезаря, были того мнения, чтобы виновных казнить смертью. Но Цезарь, встав с места, говорил речь, искусно составленную, представляя сенату, что умертвить без суда и без крайней опасности мужей, знаменитых родом и достоинствами, не было сообразно ни с обычаем римлян, ни со справедливостью, что если они будут в оковах стрегомы в тех городах Италии, которые назначит сам Цицерон, до тех пор, пока Катилина не будет совершенно низложен, то позже в спокойное время сенат может решить участь каждого из них.
Мнение его показалось кротким и умеренным; речь его была сильна. К нему пристали не только те, кому следовало говорить после него, но даже многие из тех, кто говорил до него, отказались от своего мнения и согласились с ним. Наконец пришла очередь говорить Катону и Катулу. Эти сенаторы смело противоречили ему, Катон при этом речью своей старался навести на Цезаря подозрение, вступил с ним в жаркий спор и произвел то, что заговорщики были приговорены к смерти. При выходе из сената многие из юношей, охранявших тогда Цицерона, устремились на Цезаря с обнаженными мечами, но Курион вывел его, покрыв, как говорят, своей тогой, и когда эти юноши взглянули на Цицерона, ожидали его приказания, то он дал им знак оставить его. Может быть, боялся он народа или почитал умерщвление его несправедливым и беззаконным. Впрочем, если это происшествие истинно, то мог ли Цицерон в книге своей о консульстве пропустить его? Как бы то ни было, позже обвиняли его в том, что он не воспользовался против Цезаря тогдашним благоприятным временем, но устрашился народа, который сильно защищал его. Когда по прошествии немногих дней Цезарь пришел в сенат и старался оправдать себя в подозрениях, которые к нему имели, то против него восстал великий шум, и заседание сената продолжалось долее обыкновенного времени. Народ, собравшись, обступил сенат и с криком требовал, чтобы Цезарь был выпущен. Катон страшился перемен, которые желали бы произвести бедные граждане, поджигавшие и весь народ и возлагавшие на Цезаря всю свою надежду, убедил сенат раздавать помесячно пшено, чем расходы государственные умножились ежегодно семью миллионами пятьюстами тысяч. Впрочем, совет Катона в тогдашних обстоятельствах рассеял весь страх, испроверг и уничтожил во время силу Цезаря, которому тогда следовало быть претором и который сею властью сделался еще страшнее.
Цезарь во время претуры своей не произвел ни малейшего беспокойства, с ним, напротив того, случилось следующее неприятное домашнее происшествие. Публий Клодий, молодой человек из рода патрициев, отличался богатством своим и красноречием, но наглостью своей и дурным поведением не уступал ни одному из тех, кто прославился самыми постыдными делами. Он был влюблен в Помпею, жену Цезаря, и ей было сие непротивно, но как женские покои были тщательно охраняемы и мать Цезаря, Аврелия, женщина добродетельная, имела строгий надзор над своей невесткой, то свидание их было сопряжено с большими затруднениями и опасностями.
У римлян есть богиня, которую они называют Доброю*, а греки – Женскою. Фригийцы, присваивая ее себе, уверяют, что она мать царя Мидаса; римляне почитают ее Дриадой, совокупившеюся с Фавном, а греки – таинственной матерью Диониса. По этой причине женщины, отправляющие ее празднество, украшают шатры виноградными ветвями, а при богине, согласно с мифологией, сидит священный змей. Ни одному мужчине не позволяется ни приходить к празднующим женщинам, ни быть дома, во время совершения священных обрядов; уверяют, что женщины в сем священнодействии сами исполняют многие обряды, сходные с орфическими. При наступлении праздника женатый консул или претор оставляет дом свой со всеми домашними мужского пола, а жена занимается украшением дома своего. Важнейшие обряды совершаются ночью; всеночно сопровождаются резвостью, забавами и шумной музыкой.
В том году празднество справляла Помпея. Клодий, будучи еще без бороды и потому надеясь, что не будет узнан, надел платье певицы и вошел в дом Цезаря, будучи совершенно похож на молодую женщину. Он нашел двери отворенными и был безопасно введен в дом рабыней, которой была известна связь его с Помпеей. Она побежала сказать о том Помпее и замешкала, между тем Клодий, не терпя быть долее на том месте, где был оставлен, блуждал по пространному дому, всегда избегая огней. Ему попалась навстречу служанка Аврелии, которая призывала его, как женщину, резвиться; Клодий отказывался. Она привела его к остальным и спрашивала, кто она и откуда. Клодий отвечал, что дожидается служанки Помпеи, которая называлась Аброй. Голос изобличил его; служанка тотчас побежала к освещенному месту и к толпе женщин, крича, что она поймала в доме мужчину. Женщины были встревожены. Аврелия медленно остановила обряды, покрыла священные вещи, велела запереть двери и ходила со свечами по всему дому, ища Клодия. Он был найден в горнице одной рабыни, куда убежал; женщины узнали его и вытолкали из дома. Возвратившись в дома свои, еще ночью рассказали они мужьям своим об этом происшествии.
На другой день разнеслось по всему городу, что Клодий предпринял беззаконное дело; говорили, что он должен дать отчет в своем поступке не только тем, кого он оскорбил, но и республике, и богам. Один из трибунов обвинял торжественно Клодия в нечестии; важнейшие сенаторы соединились против него и обличали его в самых мерзких распутствах и в преступной связи с родной сестрой, бывшей в замужестве за Лукуллом. Но народ принял сторону Клодия, защитил его и оказал ему великую пользу, ибо судьи были тем приведены в страх. Цезарь развелся немедленно с женой, но будучи призван к суду, как свидетель в этом деле, объявил, что он ничего не знает касательно того, в чем обвиняют Клодия. Ответ этот показался весьма странным; доносчик спросил его: «Для чего же ты развелся с женой?» – «Для того, – отвечал он, – что я не хочу, чтобы на мою жену падала хоть тень подозрения». Одни говорят, что подлинно так Цезарь думал, как говорил; другие полагают, что он хотел этим угодить народу, который желал спасти Клодия. В самом деле Клодий был оправдан, ибо судьи объявили свои мнения темно и запутанно*; они не хотели ни подвергнуться гневу народному, осудив виновного, ни посрамить себя перед патрициями, оправдав его.
Цезарь после претуры получил в управление Иберию. Не будучи в состоянии успокоить своих заимодавцев, которые шумели и не позволяли ему выехать из города, прибегнул он к Крассу, богатейшему римлянину, который имел нужду в силе и предприимчивости его, дабы противиться намерениям Помпея. Красс обязался удовлетворить жестоких и неукротимых заимодавцев и поручился за него восемьюстами тридцатью талантами. Таким образом Цезарь отправился в свою провинцию. Говорят, что он на пути через Альпийские горы ехал через небольшое варварское местечко, обитаемое немногочисленными бедняками. Приятели его между собою в шутках спрашивали друг друга, нет ли и здесь честолюбивого искания властей, споров о первенстве и зависти сильнейших между собою. Цезарь сказал им без шуток: «Я бы лучше хотел быть первым в этом городе, нежели вторым в Риме». В другой раз, уже в Иберии, в свободное время читал он некоторое сочинение об Александре; он долгое время был в задумчивости и наконец заплакал. Приятели его с удивлением спрашивали о причине; он отвечал им: «Не достойно ли печали то, что Александр, будучи так молод, царствовал над таким множеством народов, а я до этих пор не произвел ничего великого?»
