Таков был и Кассий Сцева. В сражении при Диррахии он потерял один глаз от стрелы, плечо его было прободено дротиком, бедро также, щитом своим встречал он удары ста тридцати стрел и звал к себе неприятелей, как бы хотел им сдаться; их пришло двое, он одному отрубил плечо мечом, другого поразил в лицо и поверг на землю, а сам убежал, меж тем как свои пришли к нему на помощь.
В Британии неприятели устремились на предводителей римских, которые попали в болотистое и водой покрытое место. Один из воинов Цезаря, который сам смотрел на происходившее там сражение, ворвался в средину неприятелей, оказал великие и чудные дела храбрости и спас предводителей, обратив неприятелей в бегство. Сам он, идучи позади всех с великим трудом через болото, попал в тинистые протоки, то плыл, то полз, наконец, едва спасся, но без щита. Цезарь, удивляясь его отважности, встретил его с радостью и восклицаниями, а он с печальным лицом и в слезах бросился к ногам Цезаря и просил прощения за то, что потерял щит.
В Ливии воины Сципиона завладели кораблем Цезаря; в нем находился Граний Петрон, который был назначен квестором. Все, находившиеся на корабле, взяты были в плен, но квестору объявлена была свобода. Петрон сказал, что воины Цезаря привыкли давать, а не получать жизнь, обнажил меч и умертвил себя.
Подобное честолюбие и отважность сам Цезарь посеял и возродил в них, ибо он награждал щедро и тем доказывал, что собирает войной и хранит богатство не для роскоши своей и неги, но для награждения великих дел. Он почитал себя богатым потому, что мог награждать достойнейших воинов. Он добровольно подвергался всем опасностям и не отказывался ни от какого труда. То, что он вдавался во все опасности, тому никто не удивлялся, ибо всем известно было его честолюбие, но всех изумляло его терпение в перенесении трудов, которые превышали телесные его силы. Он был сложением худ, телом бел и нежен, страдал головной болью и подвержен был падучей болезни, припадки которой, как говорят, приключились ему в первый раз в Кордубе*. Эта слабость тела его не служила ему поводом к неге, но, напротив того, военная служба была для него, как бы лекарством от болезни. Беспрестанными походами, умеренной жизнью, беспрерывным пребыванием на открытом воздухе боролся он с болезнью и укреплял таким образом тело свое против недугов. Большей частью спал он в носилках или в колеснице, употребляя для дела свой сон. Днем ездил он по городам, крепостям и укреплениям; подле него сидел служитель, который мог писать во время езды; за ним стоял один воин, вооруженный мечом. Он ездил с такою скоростью, что по выступлении из Рима, в восьмой день прибыл на берега Родана (Роны). Верховая езда была для него с малолетства легка. Он мог скакать во всю прыть, сложив руки крестом на спине. В этом походе приобрел он еще тот навык, что едучи верхом, диктовал письма и в одно время мог занимать двух писцов, а по свидетельству Оппия и более. Говорят также, что способ разговаривать с приятелями через письма изобретен Цезарем*, ибо время не позволяло ему с каждым лично переговаривать о нужных делах по причине множества занятий своих и величине города.
Простота его в кушанье доказывается следующим случаем. Некогда в Медиолане угощал его Валерий Леон, его знакомый. К столу подана была спаржа, в которую налили вместо чистого масла душистое. Цезарь ел спаржу спокойно, но заметя, что спутники его показывали неудовольствие, он выговорил им за то следующими словами: «Можно не употреблять того, что не нравится, но кто обнаруживает неудовольствие на сию грубость, тот сам показывает, что он груб и необразован». Некогда на пути дурная погода заставила его искать убежища в хижине бедного человека. Он нашел не более одной комнаты, в которой только один человек мог поместиться. Цезарь сказал приятелям своим, что почтеннейшее место должно уступить отличнейшим, а покойнейшее слабейшим; потом велел Оппию отдохнуть в комнате, а сам с другими лег под навесом у дверей.
Первую Галльскую войну вел он с гельветами* и тигуринами, которые сожгли двенадцать городов и четыреста селений своих, и пошли вперед через римскую Галлию, по примеру древних кимвров и тевтонов. Смелостью своей не уступали они этим народам, а числом были им равны. Всех их было до трехсот тысяч, из которых сто девяносто тысяч были люди, способные к войне. Тигурины были разбиты на реке Арар*, не Цезарем самим, но посланным от него против них Лабиеном. Что касается до гельветов, то они на дороге напали неожиданно на Цезаря, который вел свое войско к одному союзному городу. Он успел убежать на крепкое местоположение, где собрал и построил свое войско. Подведен был ему конь, чтобы сесть; он сказал: «Я на него сяду, когда дело дойдет до победы, дабы преследовать неприятеля; теперь пойдем на него пешком». Он устремился пеший и вступил в сражение с неприятелем. Он разбил его после продолжительных и великих усилий. Самая большая трудность предстояла ему у обоза и вала неприятельского. Не только одни ратники упорно против него стояли, но жены их и дети защищались вместе с ними до смерти и были изрублены в куски, так что сеча едва прекратилась в полночь. Славную победу эту увенчал он прекраснейшим делом. Он принудил уцелевших от поражения варваров поселиться вместе и вновь занять оставленную ими область и разоренные города. Их было сто тысяч. Побуждением к тому был страх, что германцы перейдут реку и займут область, оставленную гельветами.
Вторую войну вел он с германцами уже за галлов, хотя незадолго перед тем в Риме заключил союз с германским царем Ариовистом*, но германцы были соседи, весьма беспокойные для подвластных ему народов. Не было сомнения, что найдя удобное время, они не остались бы спокойно в настоящем положении, но распространились бы далее и заняли бы Галлию. Цезарь заметил, что страшились этой войны военачальники его, особенно же те из знатных молодых римлян, которые прибыли к нему в той надежде, что под предводительством его будут иметь случай только обогащаться и жить роскошно. Он собрал войско и велел им удалиться и не подвергаться опасностям против желания своего, когда они столь робки и слабы духом. «Я возьму, – сказал он, – один десятый легион и с ним пойду на варваров. Я думаю, что неприятели, с которыми сразиться нам должно, не храбрее кимвров, что и я сам полководец не хуже Мария». После этого десятый легион послал к нему избранных чиновников и благодарил его за такой о нем отзыв; другие же легионы укоряли в робости своих начальников. Воины, исполненные бодрости, все последовали за ним в поход, продолжавшийся многие дни, и остановились на расстоянии двухсот стадиев от неприятеля. Уже самое действие Цезаря немало унизило бодрость Ариовиста. Не ожидая, чтобы Цезарь напал на германцев, наступления которых, по его мнению, римляне и выдержать не могли, он удивлялся смелости Цезаря и в то же время видел войско свое в замешательстве. Еще более унизили дух германцев гадания священных жен, которые, наблюдая водовороты, круговращения рек и шум потоков, предсказывают будущее. Они не позволяли Ариовисту вступить в бой прежде, нежели не воссияет новая луна. Цезарю было все сие известно; видя, что германцы стоят спокойно и ничего не предпринимают, решился лучше напасть на них тогда, когда они не имели охоты сражаться, нежели дожидаться наступления времени, которое по их мнению было для них благоприятно. Он приступал к укреплениям и холмам, занимаемым неприятелем, и так раздразнил германцев, что те в ярости своей вышли из стана и вступили в битву. Одержав над ними блистательную победу, он преследовал их до Рейна, на расстоянии в четырехста стадиев. Все это пространство было покрыто трупами и оружием. Ариовист успел переплыть Рейн с немногими воинами. Число убитых простиралось, как говорят, до восьмидесяти тысяч человек.
